Владислав Крапивин - Синий краб

Лёгкие самолётики,
Голуби бумажные,
Лёгкие, стремительные,
Белые-белые…
Десятилетние
Лётчики отважные
В школьном дворе.
Что они делают?
Петля Нестерова.
Значит, «мёртвая»?
– Третья попытка?
– Уже четвёртая!
– Это ничего.
Я научусь.
Крылья подправлю
И как закручусь!
Нам ли бояться
Высоты и риска?.. 

Нам семнадцать,
Мы планеристы.
Без парашюта
Летим налегке…
– А вдруг пойдёшь
В крутое пике?..
– Я не пойду…
Я возьмусь, сожмусь…
Выше облака поднимусь.
Но никто не хотел
Стать пилотом.
Каждый бредил
Свободным полётом.
Чтобы мог
Лететь без мотора он.
Птицей парить —
Разве это не здорово?
Где вы теперь?
Куда писать?
Пишем раз в год,
Узнав адреса… 

Почему же вспомнилось
То, что было давно?
Голубок бумажный
Влетел в окно.
На белом крыле
Красный росчерк.
– Голубь, ты чей?
Чьих вестей разносчик?
Красная тройка
На белом крыле.
– Маленький лётчик,
Сколько тебе лет?
Почему тройка
На крыле узком?
Мечтал, наверно,
На контрольной по русскому.
Ведь из тетрадки
Вырван лист.
(Ну-ка, голубь мой,
Поднялись!!!)
Милый мальчишка!
Ты уже сказал впервые
Гордую фразу:
«Мы сами».
Тебе уже закат плескал
Алыми парусами.
Вот она, жизнь!
Спешит.
Ветки в ветре качаются…
Детство взрослых смешит
И всё равно
Не кончается. 

О, расскажи, расскажи мне про море,
Ветер из южных широт!
Пусть я узнаю, как с волнами спорит
Лёгкий, как чайка, швертбот,
Пусть я почувствую запах солёный,
Горечь воды на губах,
Пусть я увижу в дали опалённой
Старый маяк на часах.
Море! Мне снится всё реже и реже
Синий тревожный огонь.
Смутная тайна твоих побережий
Ближе и ближе… 

Где шумят сухие степи
Солнцем выжженных предгорий,
Рос мальчишка восьмилетний
И мечтал увидеть море.
Море, море голубое,
Крики чаек, брызги пены,
Грохот буйного прибоя,
Скал обрывистые стены!
Никогда ведь он не видел
Твоих светлых побережий,
В жизни никогда не слышал
Троса якорного скрежет,
Не слыхал, как пели мачты,
Как волна о борт плескала,
В изумрудную прозрачность
Детских рук не опускал он.
Только снилось, как фрегаты
Уводили рулевые
Сквозь янтарные закаты
На рассветы штормовые. 

Раз он вышел из посёлка
И вскарабкался на скалы…
Из травы, сухой и колкой,
Солнце золотом плескало.
Нынче было всё иначе,
И откуда – неизвестно -
Вдруг коснулись скал горячих
Струи влажного норд-веста.
Мальчик круто обернулся,
Встал лицом к морскому ветру,
Оступился, покачнулся
Над обрывом в тридцать метров… 

Пусть тебе теперь приснятся
Моря солнечные воды,
Пусть тебя не потревожит
Голос знойной непогоды.
Звёзды светят низко-низко,
Море плещет близко-близко.
Протрубили, как горнисты,
Ветры возле обелиска. 

Была война, шёл сорок третий…
В тылу, в сибирском городишке
Подрос веснушчатый мальчишка;
Отца он знал лишь на портрете…
Зимою как-то мальчик начал
Искать бумагу для растопки,
Нашёл в шкафу книжонок стопку
И стал листать их наудачу…
И в буйной радости полёта
Струя солёного норд-веста
Сквозь ставни книжных переплётов
Ворвалась в раненое детство.
Ворвалось яростно, без спроса,
На крыльях принесла с собою
Мятежный окрик альбатроса
И грохот пенного прибоя.
И вслед за ней – со струнным звоном,
Страницы книжные мешая,
Рвались пассаты и муссоны -
Ветра всех стран и полушарий…
Он за столом заснул,
на книжку
Склонившись головою сонной,
И снился в эту ночь мальчишке
Зелёный остров Стивенсона. 

На заре – силуэты соборов,
Чёрный гребень готических крыш.
Над рекой ртутно-белою – город.
Этот город – Париж.
Зажигая на стёклах рубины,
Догорает багровый закат.
Тихо тают дымки карабинов
Над грядой баррикад. 

Синий снег на краю дорог,
Жёлтый свет в деревянных домах.
Одинокий тополь, бедняга, продрог.
Каблуками скрипит зима.
В жёлтых окнах —
клоповый уют;
Там от сытости
клонит ко сну.
Радиолы,
хрипя, поют
надоевшую «Тишину».
Ветер,
злясь,
не выжмет слезу.
Можно боль кусками сглотать.
Только чёрных пластинок зуд
Никак не унять.
Тоска.
Где-то в тысячемильной дали
Зарождается тёплый циклон.
И качнув корабли,
Он летит
от горячих от солнца
херсонесских колонн.
Прилетает и рвёт
С чёрной крыши
Железный лист.
Он как будто приносит
Белый свет херсонесских колонн,
Синий мир, где вдалеке видны
Старые маяки.
И о жёлтый камень
дробится стекло —
Голубое стекло волны.
Севастополь,
Солнце моё
В тишине летящих минут…
Здесь никто-никто не поёт
Надоевшую «Тишину».

На карнизах съёжились голуби,
Зимний мрак беспощадно холоден.
Ничего, товарищ, уже рассвет.
Самолёт улетает в полдень… 

…Юность не сразу уходит во мглу,
Юность не хочет уйти.
Есть и товарищи в каждом углу -
Спутники в дальнем пути.
Если вдруг сердце тоскою сожмёт,
Если почуешь беду,
Вспомни, что море тебя ещё ждёт,
Вспомни, что спутники ждут… 

Иногда память детства приходит ко мне
Среди северных гор и лесов…
Голубая звезда в незамёрзшем окне
И летящая тень парусов…
Снова ночь опустила на старый причал
Непроглядную темень свою.
Над рулонами карт оплывает свеча,
Тайна смотрится в окна кают.
Эту тайну другим не понять.
Эту память у нас не отнять.
И когда перед дальним путем
Сердце, дрогнув, забьётся несмело,
Перед тем, как идти,
Я зову, чтоб в пути
Догнала меня
Тень Каравеллы…
Мой товарищ, когда онемеет рука,
Вспомни вновь, что и ты рулевой
И водил наш корабль сквозь янтарный закат
На свинцовый рассвет штормовой.
Путь бывает тяжёл, но никак не поймёшь,
У костра, засыпая к утру:
То ли волны шумят,
то ли сосны гудят,
То ли мачты скрипят на ветру…
Да и как это можно узнать,
Если видишь в пути то и дело,
Как скользит по дорожным камням
Здесь и там
Быстрокрылая
Тень Каравеллы. 

Что вы рано проснулись, горнисты?
Если нет ни беды, ни тревог?
Утро ходит травою росистой
По обочинам дальних дорог.
Если нет над лесами тумана,
Значит, мы поднялись не напрасно.
Значит, солнце взойдёт очень рано,
Значит, день будет длинный и ясный.

Если солнце встаёт очень рано,
Значит, день будет длинный и ясный.
Ты послушай – стучат барабаны,
А они не проснутся напрасно.