Виктору Гофману
На время смолкший, временно унылый,
Ты скрытно молишься надзвездной тишине,
Чтоб вновь запеть с удвоенною силой,
Чтоб вновь запеть о безрассудном дне.
Заране шлю привет твоей весне,
Хочу следить полет твой огнекрылый,
Тебя я понял, ты стал ближе мне,
На время смолкший, временно унылый.
Сегодня Цезарь, завтра сын народа,
Палач и вождь… толпа — всегда толпа.
Ее свобода — рабская свобода.
Толпа в своем стремлении слепа,
Великое теряется в ней скоро,
Как в море шумном легкая щепа.
Пожар толпы, слепительный для взора,
Коль хочешь, можешь каплей потушить.
Дай басню ей занятную для спора.
Чтоб вновь зажечь, сумей толпе польстить,
Потом ударив, как вола в работе,
Доверь ей умереть, иль победить.
Толпа — раба и вы в своем полете,
Великие безумцы черных дней,
Зачем ее, к какой черте влечете?
Толпа! Есть путь, вернейший из путей.
Возьми камней, кляня и прославляя,
Побей певцов, пророков и вождей.
И, как на волнах, на себе качая,
Их трупы вознеси ты на костер;
Погибни с ними, гордая, святая!
Так ты искупишь давний твой позор.
Разрушим все во имя разрушенья!
Нет выше красоты и силы нет сильней!
Провижу день великого смешенья
Кровавых дьяволов, младенцев и зверей.
Добро и зло — изношенные маски.
Что ваши песни, груды ваших книг?
Все всех веков за час безумной пляски,
За этот вечность воплотивший миг.
Венец мне — солнце, символ гордой страсти,
Мой меч — безумье, смерть — мой ярый конь.
За мной, за мной, безвластники во власти,
В огонь.
Между двух высоких башен
Протянул тугой канат.
Вам, внизу стоящим, страшен
Мой нечаянный закат…
Я же, вольный, дерзновенно
Между безднами иду,
Улыбаюсь вдохновенно
И танцую на ходу.
Пестрый шут с двумя горбами,
Я в мой полдень выше всех.
Я несу святое пламя;
Это пламя — вещий смех.
Я, безумный, я, великий,
Хмелен солнечной мечтой.
Солнце, брат мой огнеликий,
Дай твой посох золотой.
Что мне башни? Что мне горы?
Выше грезится закат.
Через синие просторы
Протяну я свой канат.
Жизнь — безумная потеха,
Взвейся бубен огневой,
Блеском солнечного смеха
Зазвени над головой.
Солнце — маска. Пусть под маской
Мироборческая ночь,
Пусть приходит… Встречу с пляской.
Черной смертикрикну: «Прочь!»
Разожгу костер последний,
Запылает вихревой;
И, чем ярче, тем победней,
Я ударю в бубен мой.
Солнце — маска золотая;
От тебя не отрекусь.
Шут твой верен, умирая,
С красной смертью обручусь.
Жизнь — безумная потеха,
Взвейся бубен огневой,
Блеском солнечного смеха
Зазвени над головой.
Я к вам взывал, но зов вчерашний
Был глух, а башня высокая;
Сегодня вышел я из башни,
И песня вольная звонка.
Пою и в бубен ударяю.
Мой бубен — солнце, бубен — смех.
Кто злой, кто добрый, я не знаю.
Мне все равно… Пою для всех.
Забавой огненной потешу
И, уходя, оставлю знак.
На главной площади повешу
На древке красный мой колпак.
Для всякой мудрости он годен,
Смешная жизнь, как он, пуста.
Уйду и снова мир свободен
Для песен нового шута.
Облака над степью
Месяцем разорваны.
На кургане голом
Задремали вороны.
И увидел первый:
Снег, землянки скрытые…
Выстрелы и стоны…
И лежат убитые.
А второй увидел:
Улицы изрытые…
Выстрелы и стоны…
И лежат убитые.
И увидел третий:
Избы непокрытые…
Выстрелы в стоны…
И лежат убитые.
Заалело небо
В разные три стороны,
За поживой сытной
Полетали вороны.
«Никто не ждет, никто не знает…»
Никто не ждет, никто не знает,
Что ужас будет явлен вновь.
О мщеньи яростном взывает
Недавних жертв святая кровь.
В тот день, сойдясь под красным флагом,
Мы с песней кинули завод,
Из переулка спешным шагом
Наперерез нам вышел взвод.
Быль залп. Передние смешались.
Товарищ мой лежал ничком,
И мнилось, дьяволы смеялись
Злорадным, гаденьким смешком.
Их зубы, не штыки, блестели,
И барабанщик не был пьян,
Нет, это смерть в его шинели
Усердно била в барабан.
И вот опять никто не знает,
Что ужас будет явлен вновь.
О мщеньи яростном взывает
Недавних жертв святая кровь.
Мы были прокляты судьбой,
И шли неверными шагами,
Наш пес понурый в худой
Тащился, нехотя, за нами.
Нависнув низко облака,
Клубили темные волокна,
Навстречу нам издалека
Ползли загадочные окна.
Мне что-то чудилось едва,
Чему противилось сознанье.
Нам были тягостны слова,
И было трудно длить молчанье.
Вдруг пес завыл и побежал.
Мой крик упал на полуслове,
На тротуаре труп лежал
Лицом в пятне застывшей крови.
Еще один. Сыны земли,
Когда же цепи распадутся?
Остановились, обошли…
И шли, не смея оглянуться.
9 января 1905 г.
Гудок, протянув до высот,
Пал, как стон из надорванной груди.
Из каменной пасти ворот
Выходят заклятые люди.
Рубахи и лица у всех
Потно-грязны от нефти и печи.
Непонятно звучит мне их смех,
Будят жуткость их мирные речи.
Я знаю бесплодность забот
И томлюсь о спасительном чуде.
Каждый вечер из пасти ворот
Выходят заклятые люди.
Потерпи, товарищ, скоро
Будешь сыть я пьянь за двух.
Про железного шахтера
С каждым днем яснее слух.
Не напрасно в камнях чах ты,
Ждал и верил много лет.
Он нас выведет из шахты
На веселый, вольный свет.
Ноет грудь и поясница,
И стоит туман в глазах.
Полетит душа, как птица,
Отдохнуть в родных полях.
Нам, товарищ, по дороге,
Оба — пасынки судьбы,
Кто-то встретить на пороге
Покосившейся избы.
Потерпи еще, брат, скоро
Будешь сыт и пьян за двух.
Про железного шахтера
С каждым днем яснее слух.
Идут мужики и несут топоры,
Что-то страшное будет.
Достоевский. «Бесы».
Помню, грабили усадьбу,
Ворвались в притихший дом,
Воя, звал набат на свадьбу
Смерти с красным петухом.
Полню парня без рубахи,
Чьи-то бранные слова,
Хриплый стон, топор… и с плахи
Тупо ткнулась голова.
Не забыть ее качанья
На рожке блеснувших вил
И мгновенного молчанья
Как бы вскрывшихся могил.
О безумье! Мне казалось,
Что я где-то вдалеке.
Помню, девочка смеялась
С куклой в крошечной руке.
Жгли, и грабили усадьбу,
И трещал, и падал дом,
Воя, звал набат на свадьбу
Смерти с красным петухом.
