Велимир Хлебников - Том 2. Стихотворения 1917-1922

Высоко руками подняв Ярославну,
Железный араб, не известный писателю Пушкину,
Быстро несется с добычей.
Ветер стеклянных одежд, ветер стеклянного стана.
Он шарит ухватами глаз
В горне пылающих верст,
Вспрыснув духами полей и черного масла и пыли
Невесты потерю сознания.
Закинув стан стеклянный божества,
Он хрюкнул громко в ухо толп,
Как буйвол бело-красных глаз.
Ночь черная за снежною звездою
Зеркальной хаты.

Над глухонемой отчизной: «Не убей!»
И голубой станицей голубей
Пьяница пением посоха пуль,
Когда ворковало мычание гуль, –
«Взвод, направо, разом пли!
Ошибиться не моги! Стой – пали!
Свобода и престол,
Вперед!»
И дева красная, открыв подол,
Кричит: «Стреляй в живот!
Смелее, прямо в пуп!»
Храма дальнего набат,
У забора из оград
Общий выстрел, дымов восемь –
«Этот выстрел невпопад!»
Громкий выстрелов раскат.
Восемнадцать быстрых весен
С песней падают назад.
Молот выстрелов прилежен
И страницей ночи нежен,
По-русалочьи мятежен
Умный труп.
Тело раненой волчицы
С белой пеной на губах?
Пехотинца шаг стучится
Меж малиновых рубах.
Так дваждыпадшая лежала,
И ветра хладная рука
Покров суровый обнажала.
– Я видел тебя, русалку восстаний,
Где стонут.

«Верую» пели пушки и площади.
Хлещет извозчик коня,
Гроб поперек его дрог.
Образ восстанья
Явлен народу.
На самовар его не расколешь.
Господь мостовой
Вчерашнею кровью написан,
В терновнике свежих могил,
В полотенце стреляющих войск,
Это смотрит с ночных площадей
Смерти большими глазами
Оклад из булыжных камней.
Образ сурового бога
На серой доске
Поставлен ладонями суток,
Висит над столицей. Люди, молитесь!
В подвал голубые глаза!
Пули и плети спокойному шагу!
– Мамо!
Чи это страшный суд? Мамо!
– Спи, деточка, спи!
Выстрелов веник
Кладбищем денег
Улицы мёл –
Дворник косматый.
Пуля вдогонку, пуля вдогонку!
Трое уселось за конку.
Трое свинцовыми тропами
Сделаны трупами!
Дикий священник
В кудрях свинцовых
Сел на свинцовый ковер возле туч.
В зареве кладбищ,
Заводских гудках, ревевших всю ночь,
Искали черт Господа смерти.
Узнавая знакомых,
Люди идут подымать крышки гробов, гуськом, вереницей.
Черные улицы.
Пуля цыганкой из табора
Пляшет и скачет у ног.
Как два ружейные ствола,
Глаза того, кто пел:
«До основанья, а затем…»
Рукою сжатая обойма, внизу мерцанье глаз толпы.
Это смех смерти воистину.
Пел пуль пол.
Ветер свинцовый,
Темной ночи набат,
Дул в дол голода дел.
Стекла прекрасными звездами
Слезы очей пули полета.
Шаги по стеклянному снегу
Громко хрустят.
За стеклянной могилой мяукает кошка.
«Туса, туса, туса!
Мзн да да цацо».
Пели пули табора улиц.

Ветер пуль
Дул в ухо пугливых ночных площадей.
Небо созвездий наполнило куль.
Облако гуль
Прянуло кверху.
Нами ли срубленный тополь падал сейчас,
Рухнул, листвою шумя?
Или, устав несть высоту,
Он опрокинулся и схоронил многих и многих?
Срубленный тополь, тополь из выстрелов
Грохнулся наземь свинцовой листвой,
На толпы, на площади!
Срубленный тополь, падая, грохнулся
Вдруг на толпу, падал плашмя,
Ветками смерти закрыв лица у многих?
Лязга железного крики полночные
И карканье звезд над мертвецкою крыш.
Эта ночь темней голенища!
Множество звезд, множество птиц
Вдруг поднялось кверху!
Мною испуганы!

Где серых площадей забор в намисто:
«Будут расстреляны на месте!»
И на невесте всех времен
Пылает пламя ненависти.
И в город, утомлен,
Не хочет пахарь сена везти.
Ныне вести:
Донские капли прописав
Тому, что славилось в лони годы,
Хороните смерть былых забав
Века рубля и острой выгоды.
Где мы забыли, как любили,
Как предков целовали девы,
И паровозы в лоск разбили
Своих зрачков набатных хлевы,
Своих полночных зарев зенки.
За мовою летела мова
И на устах глухонемого
Всего одно лишь слово: «К стенке!»
Как водопад дыхания китов,
Вздымалось творчество Тагора и Уэльса,
Но черным парусом плотов
На звезды мира, путник, целься.
Смертельный нож ховая разговором,
Столетие правительства ученых,
Ты набрано косым набором,
Точно издание Крученых.

Слава тебе, костер человечества,
Светлый, гори!
Ты, голубое отечество,
Видно вдали.
Шекспировский гордый замок,
Гомерида греческий храм
Пылают, падают.
Литайбона,
Калидасида,
Пушкинида помещичий дом
Пылают.
И подымается глупейший ребенок, заплаканный, утирающийся
– Мировой язык.

И где земного шара ла
Золоном воздуха светла,
И где стоит созвездий го,
Вэ облаков, вэ звезд ночного вала,
Вэ люда кругом оси,
Вэ солнца кругом оси,
Пу звезд ночных, и та и ка,
По небомоста ри и ро!
И в че морей и горных цепей,
И в че из зелени дубров,
Да разумом в светила пу,
О, за-за золоном огня!
Го человека на тебе.
Ты жила го людей,
Со пламени – людское мо.
И там, где ни событий дня,
Ты за-за синего огня,
Пылаешь золоном дубровы,
И полос ведает меня
Рогами бешеной коровы.

В ха облаков исчезли люди,
Вэ черного хвоста коней
Пролито к мо полка.
В че дыма вся долина.
И мертвый глаз – зе неба
И созвездия.

Го седел – всадник смуглый.
Ша синих облаков и дыма темного, пушек черносмуглые цветы.
Вэ конского хвоста, целуя мо людей,
Закрыло раненому небо,
Целует мертвому уста.
И пэ земли – копыта пыль, пэ конницы стоит.
И ка навеки – мо орудий, грубые остатки, колеса и станки.
Ла крови возле шашки без че серебряного
Малиново горит.

Вэ вьюги мертвых глаз,
Ла пушки лучу месяца,
Ла крови на земле.
Ни песни, стонов по,
Го тишины – храпение коней.
Го седел – всадник дикий,

В че дыма – шашки блеск.
Вэ гривы белоснежной
На золотом коне,
Вэ веток вслед снаряду.