class="p1">летом хлябь и стынь.
А сегодня май что сказка,
летняя теплынь.
Нам гостинцев он насыпал
прямо через край.
Лист-флажок из почек выпал
в самый Первомай.
Соловей запел на зорях,
растревожил слух.
Вечерами сладко-горек
тополиный дух.
В лес бежать уже охота,
нет ли где сморчков.
Не пустая то работа:
две горсти даров.
На чистейшей белой ножке
рыжий колпачок.
Мы пожарим их немножко.
Вкус! Грибам почет!
Там же ландыш вылезает –
шильца на виду.
То весна бежит босая,
тянет, землю отрясая,
к солнцу гриб, цветы и травы.
Сколько жизни, Боже правый,
в тьме и на свету!
Утренние вести
Сон тревожный уплыл от прохлады,
что струёй пролилась из окна.
Птичий голос чечётку заладил,
словно вести несет:
«Зелена́,
зелена́ моя тонкая ветка,
а еще зеленее трава.
Вон летит в зеленны́е просветы
солнца ярого шар-голова!»
Вести славные… Выбегу в утро,
может, кто-то еще голосит?
Толстый шмель, весь в ромашковой пудре,
о житье благодатном басит.
Ор сорочий! За ёлку слетела,
крутит издали ярким хвостом.
Протестует: в чужие пределы
я вступила. И вновь треск и гром!
Прилетел из далекого леса
скучный голос кукушки шальной.
— Что печалит, бездомный повеса?
Что попрятала в чаще лесной?
Так узнала я ранние вести
от строптивых крылатых коллег.
Это куры молчат на насесте –
мир свободный шумит весь свой век.
В цветочном царстве
Если есть клочок земли,
за который ты в ответе,
действуй, чтоб сиять могли
все цветы, что есть на свете.
Как задачка? Я своих
не смогу, не сосчитаю.
Ранний выскочил — притих,
хоровод закружит в мае.
А в июле золотом
под оркестр громов мятежных
движется вразброс, рядком
марш-парад красавиц нежных:
белых лилий, тёмных роз,
флоксов душные охапки.
Но, смотрю, их перерос
одуванчик длинный, шаткий,
стройный… очень (что за сорт?).
Заявляет: "Чем я хуже?"
Что ж, не выброшу за борт.
Все мы разные, а дружим.
Вот еще такой один
заявитель больно смелый –
выше пышных георгин
стебелек ромашки белой.
Сил немало приложил,
чтоб из тьмы достать до солнца,
выдохнуть из тонких жил
крохотных ромашек кольца.
Победителю — виват!
Мир всегда упрямым рад.
Осень поздняя, поздняя
Осень поздняя, поздняя –
за проулком декабрь.
С колоколенки сонный
голос катит звонарь.
Серебристое марево
на земле, в небесах.
Сединою состарилась
вся живая краса.
Воздух жгуче-холодный,
пью его — не напьюсь.
Как покойна, просторна
ты, предзимняя Русь.
Трясогузка
Чеснок разбросан веером,
На стеблях подсыхал.
Головки тусклым серебром
Покрылись. Срок настал –
Корзину с урожаем
В тенек приволоку,
Усядусь крепко, знаю:
До ночи — на току.
Сдираю лихо кожицу,
Пошел чесночный дух!
Все ладно, но неможется,
Поговорить бы вслух…
С кем?
«Цвирк!» — звучит неплохо.
И снова «Цвирк!» да «Цвирк!»
То трясогузка-кроха
Устраивает цирк.
Сидит невдалеке
На чистенькой дорожке.
Подпрыгнет налегке:
«Смотри, какие ножки!»
То повернется ловко
И хвостиком качает.
«Ах, хороша плутовка!» –
Все это означает.
С ней говорю несмело:
«Хозяюшка моя,
Лес, сад мой облетела,
Лишь занялась заря.
Кто где живет, проверила,
Водицы испила
Из пруда. Мне доверила
Все прочие дела».
Заслушалась пичужка,
Не крутится, молчит.
Не бросила подружка
Меня — в траве торчит.
Общалась я нередко
С пернатою соседкой.
Аист
Молодая птица повадилась
Обретаться в наших краях.
Для гнезда, видно, место понадобилось
На обветренных крепких столбах.
У соседа, поджав одну ножку,
Простоял изваяньем немым.
Нас внизу оглядел он сторожко
И повлекся к высотам иным.
Еще дважды на крепких подставах
Своё крупное тело держал.
Мы — тихонько за ним по травам:
Снимки сделать сам бог разрешал!
Аист в небе летит — диво дивное.
Крылья — белые опахала,
А головка и ножки длинные –
То струна огневого закала.
Улетал из деревни над лугом
В наливающийся закат.
Кто-то позже увидел: с подругой
На стогу ночевал наш собрат.
Эх! Колесо бы подвесить с ветками
Для гнезда на ближайшем столбе.
Аистиное счастье светлое
Отразилось бы в нашей судьбе…
Совы
Вечер заявляет о себе
Холодком, безветрием, покоем.
Солнце вняло наконец мольбе
Всех увядших, истомленных зноем.
В тишине, от зорьки золотой,
Лес, взращенный нами, отдыхает.
Елей, сосен, лиственниц настой
Хвойным ароматом удивляет.
Не шелохнется листва дубов,
Не лепечут травы и березы –
Раздается первый голос сов.
Это плач? А может, смех сквозь слезы?
Вот уж отклик слышится в саду
У соседа одного, другого.
Лишь стемнеет, совы череду
Перелетов затевают снова.
Я на писк иду, стою и жду.
Совушка замолкла. Углядела?
Да, меня! Быть долго на виду
Не пристало ей. И полетела!
Так бесшумно, плавно, не спеша
Пролетает, будто в сновиденье
Чудо-птица белая. Душа
Ловит каждое ее движенье.
…Ночь. Для сов пора большой охоты.
Вышла к ним. Рукой подать — свистит.
Вижу ясно столбик на воротах.
Отдыхает? Мышку сторожит?
Днем мы совушек однажды находили
На развилке старого куста,
На стволе сосны, защитой были
Сучья и скворечник — неспроста!
Прилетайте, совушки, опять:
Вся для вас лесная благодать!
Дневник наблюдателя
На крыльце у самой кровли
темный уголок.
Столб надежный поневоле
ласточек привлек.
Выводок птенцов шумливых
где-то там, в гнезде.
Пара носится ретиво
с думой о еде.
Пять комочков на ограде
ровненько сидят.
Папа с мамой долга ради
потчует ребят.
Продолжается кормежка.
Что у них — пикник?
Первый вылет! За порожком
новый мир возник.
Где-то заночует нынче
эта детвора?
Вечер. Гомонят привычно
в гнездышке. Ура!
Утро доброе, соседи!
Странно: два птенца
на сегодняшнем обеде.
Где ж три молодца?
Понимаю: ловят сами
в небе комаров.
Ну, а двое снова к маме,
на ее улов?
Это те, кого теснили
братья в глубь гнезда.
В птичьем царстве те же были:
сжался — опоздал.
Трудный день. Семья довольна.
В уголке крыльца
писк такой, что уху больно:
радость без конца!
А поутру опустело
гнездышко совсем.
Завершилось жизни дело.
Домик глух и нем.
Даже я осиротела.
Грустно на душе.
Что ж, летун, крутись умело
в новом вираже!
Такие они, овечки!
Потянул я носом:
странный запашок
залетел без спросу.
Может вызвать шок!
Дальше шелест слышу,
трутся об ограду.
Гурт
