«Либердан»
(Подхалимский танец)
Пред военным барабаном,
Мастера на штучки,
Танцевали Либер с Даном,
Взявшися за ручки.
«Либердан!» – «Либердан!»
Счету нет коленцам.
Если стыд кому и дан,
То не отщепенцам!
Милюков кричал им браво
И свистел на флейте:
«Жарьте вправо, вправо, вправо!
Пяток не жалейте!»
«Либердан!» – «Либердан!»
Рассуждая здраво,
Самый лучший будет план:
Танцевать направо!
На Москве устроив танцы
Сообща с врагами,
До упаду либерданцы
Дрыгали ногами.
«Либердан!» – «Либердан!»
Что же вы, ребятки?
Баре сели в шарабан.
Живо, на запятки!
Часть пятая
Большевистский Октябрь*
I
Ванин взвод пошел в наряд.
Целый где-то там отряд
Большевистский арестован.
Ваня был командирован
Отвести его в тюрьму.
Кто ж в отряде том ему
На глаза попался первым?
Точно молния, по нервам
Пронизала Ваню дрожь:
«Клим!.. Голубчик!.. Узнаешь?..»
«Узнаю». – «Теперь я понял! –
Пот холодный Ваню пронял. –
Так о „Правде“ воронье
Нам накаркало вранье?!»
Клим Ванюшку глазом смерил:
«Что же ты? Ужель поверил?»
Весь зардевшись от стыда,
Ваня молвил: «Никогда!»
Клим Ванюше подал руку:
«Вот, прочти-ка эту штуку!»
«Клим, ты скажешь всем своим:
Мы за правду постоим!!»
Разрыв-трава (Большевистская сказка, переданная Климом Ване)
Батрак Лука не спал ночей,
Одолевали парня думы:
«Люд бедный, городской, – в когтях у богачей,
Деревней правят толстосумы.
Куда ни кинешься, все нет для голытьбы
Иной судьбы:
Какой-то черт ее трудом и сыт и гладок,
А ей – на все запрет и ко всему заслон.
Что ж это за такой закон?
И кто завел такой порядок?
По праздникам не раз, положим, поп Ипат
Увещевал народ с амвона
Словами божьего закона:
„Не зарьтесь, мол, на тех, кто в мире сем богат,
Не ополчайтесь брат на брата!
В загробной жизни ждет всех богачей расплата…“
Слеза в глазах, и крест – в руках,
И голос – с этакою дрожью,
А явно отдает от проповеди ложью.
У самого попа порыться в сундуках, –
Поди-кося, не все там по закону божью!
Вот батрака возьми – к примеру, хоть меня:
И руки будто есть, и голова на месте,
А в жизни я меж тем не знал такого дня,
Когда бы не был я рад смерти, что невесте.
К работе ль я ленив? Работа ль мне невмочь?
Нет, я б работал день и ночь
И вынес всякую б работу.
Но если б строиться я возымел охоту, –
Замок-то есть, да нет ключа!
И камни и леса, всё – в лапах богача!
На пашне бы своей не пожалел я поту,
Да пашни-то и нет.
Явившися на свет,
Все лучшие угодья
Нашел я где? В руках дворянского отродья!
Иль почему бы мне не сделаться ткачом?
Но лен ли, конопля ль, овечье ли то стадо –
Все, все присвоено проклятым богачом!
Что ж остается мне? За что мне браться надо?
И одному ли мне?
Один ли я пойду к грабителям с поклоном?
Под гнетом богачей в родимой стороне
Весь люд убогий стонет стоном.
Так это божьим, что ль, утверждено законом?!»
Покою не было с тех дум у батрака,
И крепко мысль ему одна тогда запала.
В ночь под Ивана под Купала,
Чистенько обрядясь, в лес двинулся Лука.
«Жив, – порешил он так, – не буду, –
Для счастья общего не жаль мне головы! –
А в эту ночь я раздобуду
Заветный цвет разрыв-травы!»
В ночную темь, по рвам, по кочкам, по бурьяну
Шагал батрак. В глуши лесной
Набрел на тихую поляну.
Там, место выискав под старою сосной,
Три круга очертил и с верою живою
Платочек разостлал перед разрыв-травою.
Покрылся у Луки холодным потом лоб, –
То в жар его всего кидало, то в озноб, –
Молитвы бормоча, дрожа от нетерпенья,
Он ждал чудесного цветенья.
Ждал, твердо веруя, что есть,
Есть сила дивная в волшебном, тайном цвете!
О, если бы ему с собой тот цвет унесть, –
Перевернул он все б на свете!
Прибравши клады все к рукам,
Он их бы роздал беднякам, –
Всем, кто морит себя работой подневольной,
Кто множит прихотью чужой число калек,
Кто к счастью весь свой скорбный век
Бредет, кряхтя, тропой окольной.
И крикнул бы Лука: «Гей, горе-голытьба!
В твоих руках твоя судьба.
Злой власти богачей ты не потерпишь боле.
В запряжке каторжной уж не согнешь горба:
Под небом все – твое: вода, и лес, и поле!
Избавясь от нужды проклятой, вековой,
Отныне можешь ты, люд черный, трудовой,
В трудах и в радостях друг с другом в общей доле
Жить на своей на полной воле!»
Упал в слезах Лука перед разрыв-травой, –
На сердце стало парню худо, –
От духоты ночной кружилась голова.
Тут – ровно ополночь – в лесу свершилось чудо:
В короткий миг разрыв-трава
Пред парнем бледным и безгласным
Вся расцвела цветеньем ясным, –
И, словно звездочки, стал за цветком цветок
Роняться тихо на платок.
Крест сотворивши троекратный
И завязавши цвет заветный в узелок,
Батрак пустился в путь обратный.
Идет. А сердце ёк да ёк.
И вот – отколь взялось и где все раньше было?
Лес грозно зашумел, зверье вокруг завыло,
Вверху закаркало лихое воронье,
Внизу заползали и зашипели гады:
«Брось узел!» – «Брось!» – «Оставь
Нам прежнее житье!»
«Зальются кровью наши клады!»
Сжимая узелок дрожащею рукой,
Лука все шел, а за Лукой
Неслися вихрем ведьмы, черти:
«Брось узел!» – «Чьей ты хочешь смерти?»
«Прольется кровь!» – «Народ восстанет на народ!»
«На сыновей пойдут отцы, на братьев братья!»
Творя молитвы и заклятья,
Лука все шел с узлом вперед.
А вой все рос: «Куда ты?»
«Куда ты?»
И стали обгонять тут батрака солдаты:
«Прощай! За клады нас всех гонят умирать!»
Навстречу им – другая рать.
Сошлись. Блеснул огонь. В тела вонзились пики.
Покрылось поле все кровавой пеленой.
Вокруг Луки неслись проклятья, стоны, крики:
«Ты нашей гибели виной!»
Тут наважденье все вмиг, как рукой, убрало.
Глядит Лука: никак, уж солнце заиграло
Над деревушкою родной!
Но не успел еще он отойти от страху,
Вдруг кто-то у него как ухнет за спиной
Да плетью по руке как стеганет с размаху!
Глаза застлало у Луки,
И не заметил он, как из его руки,
От боли онемелой,
Пал наземь узел белый.
Опомнившись, батрак рванулся в бой с врагом.
Ан, смотрит, перед ним нет ни врага, ни цвета:
Все тот же темный лес, и никого кругом;
Все та ж глухая ночь, и не видать рассвета!
Товарищи! Друзья! В тяжелый чае, когда
Вся мироедская на нас идет орда,
Пытаясь нас сразить не силой – клеветою,
Ужели дрогнем мы, отступим хоть яа шаг?
Ужель допустим, чтобы враг
Нас попирал своей пятою?
Пусть заклеймила нас продажная молва,
Пускай со всех сторон на нас враги насели, –
Что ж! Мы покажем им, что наша мощь жива,
Что все еще в руках у нас разрыв-трава –
Вождями нашими указанные цели,
Что, наподобие Луки,
Мы духом не падем, надежд не похороним,
Что под ударами не разожмем руки
И наших лозунгов на землю не уроним}
Последних слов еще не изрекла судьба.
Пусть все решит борьба!..
II
Лист валится, травка вянет,
Холодком осенним тянет.
Час – под озимь уж пахать,
А про землю не слыхать.
В деревушке – сход за сходом:
«Долго ль будут над народом
Измываться господа?»
«Не толкнуться ль нам куда?»
Порешили все согласно:
Чтобы сразу стало ясно,
Кто стоит за мужика,
Выбрать в Питер ходока.
«Тит, кати. Мужик ты дельный.
Там, на месте, в срок недельный
Разберись во всем как след,
Что нам в пользу, что – во вред?
Обойди там все Советы,
Все Советы, Комитеты.
Потолкайся, расспроси:
Что творится на Руси?
Правду ль бают, что эсеры –
Продувные лицемеры,
Что их речи – пустозвон
И что надо гнать их вон?»
III
Три недели ждали Тита.
«Вот, поди ж ты, волокита!»
Толковали так и сяк:
«Тоже дело не пустяк –
В день не справишься, понятно!»
Как вернулся Тит обратно,
То-то был переполох!
Бедный Тит чуть не оглох.
В нетерпении великом
Все кругом кричали криком.
Рвали Тита за бока,
Торопили мужика:
«Не томи ты, ради бога!»
«Нас брала уже тревога!»
«Чуть не месяц пропадал!»
«Где ты был и что видал?»
IV
«Ошалели все вы, право! –
Усмехнулся Тит лукаво. –
Дайте узел развязать,
Есть тут, что вам показать.
Вот газеты. Вот книжонки.
Не на ваши все деньжонки,
Не эсеры дали, нет.
Большевицкий Комитет!
Об эсерах что калякать –
Не народ, а просто слякоть!
Говорят да говорят
Восемь месяцев подряд,
Подпевают живоглотам,
Все выходит, как по нотам.
Иль, сказать верней всего:
Не выходит ничего!
V
Был я в ихнем совещанье,
Даже плюнул на прощанье!
Все про ленинцев орут,
Что в Советы больно прут.
Большевицкая зараза
Фронт разъела, как проказа:
Дисциплины никакой,
Хоть на все махни рукой!
То же, дескать, с мужиками:
Стали сплошь большевиками.
В дрожь кидает по утрам
От газетных телеграмм.
Мужики, лишась терпенья,
Всюду стали брать именья,
Делят землю меж собой,
Кое-где пошел разбой.
Грабят барские пожитки,
Разбирают все до нитки;
Жгут помещичьи дома, –
Вот она, какая тьма!
Разыгрались злые страсти,
Все спасенье в твердой власти.
Обуздать должно скорей
Всех советских бунтарей.
Бунтом пахнет. Есть приметы,
Обнаглели все Советы.
Коль по шапке им не дать,
То добра, мол, не видать!»
VI
«Дать! Без них бы лучше было! –
Пров Кузьмич вздохнул уныло. –
Рвань там всякая мутит!»
«Ладно. Спрячься! – молвил Тит. –
Там тебя недоставало.
Вижу, значит, толку мало
От эсеров этих нам:
Тянут все они к панам,
С барской сволочью съякшались,
На «порядке» помешались,
А порядок их таков:
Сжать покрепче бедняков,
То-бишь «рвань», чтоб не «мутила»,
По указочке ходила,
По указочке б жила,
Крякнуть, охнуть не могла.
Плюнул я на это дело,
Слушать бредни надоело,
Шапку в руки – и айда!
В Смольный, значит, вот куда!
VII
Смольный – здание такое.
В неге, роскоши, в покое,
На шелках, на серебре
Тут при батюшке-царе
Обучалася наукам,
Благородным всяким штукам,
Стая целая девиц,
Дочерей высоких лиц, –
Пышный выводок дворянский.
Нынче здесь – Совет крестьянский
И рабочий. Захожу,
Рот разинувши, гляжу.
До чего все это ново:
Муравейник, право слово!
Шум веселый, беготня.
Окружили тут меня.
«Кто такой? Зачем? Откеда?»
Слово за слово – беседа.
Говорят такое вслух,
Что захватывает дух!
Как обнюхал я весь Смольный,
Вижу: вот где дух-то вольный!
Вот где волю нам куют,
Бьют, – промашки не дают.
Вот, подумал я, откуда
Ожидать нам надо чуда, –
Чуда, бунта – все равно:
Бунтовать бы нам давно!
VIII
«Ну, пора и возвращаться».
Стал со Смольным я прощаться.
Отдал низкий всем поклон:
«Вы наш истинный заслон,
Дай господь вам всем успеха.
Никакая нам помеха
С вами, братцы, не страшна.
Как деревня ни темна, –
Мужичок душою чует,
Кто болезнь его врачует,
Кто спасает бедняков
От ярма и от оков.
Все за вас мы, братцы, станем,
Всей землей за вас потянем –
Назначайте только час,
А уж мы поддержим вас.
Просвещайте нашу братью!»
Дали тут мне лист с печатью.
С этим, стало быть, листом
Разыщу в Москве я дом.
Там, как этот лист получат,
То меня всему научат,
Всем, чем надо, наградят,
Связь с деревней учредят»
IX
Дальше шло, как по заказу.
Дом в Москве сыскал я сразу.
Приютили там меня,
Вроде всё – своя родня,
И родня, сказать не в шутку!
Увидал я тут Машутку,
Что служила у попа.
Девка очень неглупа.
Не видал бы – не поверил.
Так и сяк умом я мерил
И вникал в ее слова.
Вот какая голова!
Кто приходит, всех расспросит,
Что-то в книжечку заносит,
Держит речи полчаса.
Ну, ей-богу, чудеса!
Ходит много к ней наhода
Чуть не с каждого завода.
Дел партийных – миллион,
То ж Москва – большой район,
Пай свой членский вносят в кассу,
Разговор ведут про «массу»,
Про рабочие «низы»
И «предчувствие грозы».
Мне не очень-то понятно,
Слушать все-таки приятно.
Ай да Маша, погляди:
Хоть в сенат ее сади!
Прямо диву я давался,
Слушал, девкой любовался.
Под конец всего спросил:
«Вот-де, я не раскусил, –
Хоть кой-что смекаю смутно, –
Почему ежеминутно
Ты бранишь меньшевиков?
Это ж всё народ каков?
Не под стать ли он, к примеру,
Толстозадому эсеру?..»
«Как сказать, голубчик Тит?
У эсеров аппетит
Самый зверский. Их повадка –
Сладко петь насчет „порядка“.
С ними шли всегда мы врозь.
Видно сразу их насквозь, –
Им подай такой „порядок“,
Чтобы волк был сыт и гладок,
А покорная овца
Покорялась без конца.
Лишь одно ей обеспечить,
Зря ее чтоб не калечить,
Стричь иль резать – по нужде,
А не так – в слепой вражде:
Съел – одну, испортил – сотню,
Нагрешил – ив подворотню!
Дай ей жить иль душу вон,
Но чтоб был на все закон!»
«Так. Закон. Оно сподручно
Драть не оптом, так поштучно.
Тож, сказать, не дураки.
Ну, а как меньшевики?»
XI
«Меньшевик – иное дело,
Он орудует умело:
Ловкий плут и стрекулист,
Но – марксист! Социалист!
Хоть он Маркса так толкует,
Так его раскритикует,
Так ему. урежет рост, –
Остается только хвост;
Суть, душа вся исчезает,
А наружу вылезает
Лишь ободранный скелет.
Дескать, так – чрез сотню лет
Или две, а то и боле,
Можно речь вести о воле,
О земле и всем ином.
Маркс, великий эконом,
Доказал-де очень ясно,
Что напрасно и опасно
Нам заскакивать вперед:
Все придет, мол, в свой черед!
Богачи пусть богатеют,
А рабочие – потеют,
Чахнут, падают и мрут.
Капиталу нужен труд,
Скорбь, нужда, болезни, муки,
Продающиеся руки.
Но что этот, мол, разбой
Прекратится сам собой.
Дескать, час такой настанет,
Люд рабочий весь воспрянет,
Всю механику поймет,
И… без бою все возьмет,
Получай-ка плод готовый:
Вот тебе порядок новый!
Соскребай последний струп!
Старый строй – холодный труп:
Жил и помер в полном чине
По естественной причине!
Отжил свой законный срок.
Ну, какой отсель урок?»
XII
«Шутишь, Маша, ты, наверно! –
Отвечал я так, примерно. –
Ждать, чтоб этот капитал,
Как пельмени, нас глотал
До своей до самой смерти, –
Пусть его глотают черти!
Это что ж? На новый лад
Речь попов про рай и ад,
Песня та ж выходит снова:
Ждать пришествия Христова!
Будет с нас, пожалуй, ждать.
Можно проще рассуждать, –
И задержка, мыслю, в малом! –
Можно с этим Капиталом
Дело круче повернуть:
В бок ножом его пырнуть!
Чай, побольше будет прока,
Коль подохнет он до срока!
Пусть поплачет кто по нем,
Мы-то как зато вздохнем!»
Долго Маша хохотала,
За живот себя хватала.
Все смеялись вместе с ней:
«Верно, Тит! Чего ясней!»
«В бок ножом, и вся недолга!»
«Вот она, родная Волга!»
Кто-то даже так вскипел, –
«Стеньку Разина» запел!
XIII
Дали тут мне книг три пуда.
Маша…
«Дрянь она! Паскуда! –
Рявкнул Пров на всю избу. –
Вот уж я ее сгребу!
Попадись она мне здеся!»
И, поклона не отвеся,
Взором злым окинув всех,
Пров Кузьмич под общий смех,
Обложивши всех забор но,
Из избы ушел проворно:
«Ладно, дуй вас всех горой!
Вам покажут новый строй!»
Миновав родную хату,
Пров зашел к отцу Ипату:
«Ну, готовься-ка, отец,
Скоро нам с тобой конец.
Мил не будет свет нам белый…»
Поп глядел, как очумелый;
«Что стряслося, говори?»
«То! Под боком бунтари!
Тит приехал из столицы,
Прет, добро бы небылицы, –
Небылицы – ерунда! –
Нет, все правда, вот беда:
Говорит, подлец, такое…
Дня нельзя провесть в покое:
Жди несчастья каждый час.
Вот он, бабушкин-то квас!
Вздулся, пенится и бродит.
Ох, отец, беда приходит,
Настоящая беда:
Не спасешься никуда!
Слушай, батя, по порядку».
Поп, воззрившись на «лампадку»
(Не с елеем, а с винцом),
Слушал с горестным лицом,
Сокрушался, ужасался
И к «лампадке» прикасался.
Пров Кузьмич не отставал:
Доливал и выпивал.
Горевали долго оба.
Овладела батей злоба,
Стал косичкой поп трясти:
«Знамо, надо донести!»
XIV
Похороны
