РАССКАЗ ОБ ОСАЖДЕННЫХ («Гезов («Е» произносите мягко)»)[316]
Гезов («Е» произносите мягко)
Осадили гордые испанцы
В крепости приморской в Нидерландах;
Гибель ожидала протестантов.
Скоро съели все они запасы;
Голубей ловили, убивали
В голубятнях, крысами питались;
Отощали гезы, изнурились!
Близко к стенам подошли испанцы,
Издевались, требовали сдачи
Или же со льстивыми речами
Жирною бараниной дразнили,
Обещая накормить и шпаги
Всем оставить, лишь бы только сдались.
Но стреляли гезы по нахалам;
Сам Вильгельм Оранский Молчаливый
Улыбался на удачный выстрел,
Отощав не меньше, чем другие.
Но нашелся между гезов пришлый
Человек с далеких Пиренеев;
Он повел тогда дурные речи,
Говоря, что если бы испанцы
Даже лгали, обещая шпаги
Им оставить, всё же перед смертью
Досыта, пожалуй, всех накормят;
Если ж делать выбор, то, конечно,
Смерть с набитым пузом — веселее.
Хмурились защитники, однако
Слушали те речи без обрыва;
И дошла та болтовня до слуха
Герцога Оранского однажды.
И собрал на площади он гезов
И с таким к ним обратился словом:
«Тем, кто хочет сдаться, не перечу,
И ворота я для них открою:
Пусть уходят хоть сейчас к испанцам;
Жизнь есть дар, ниспосланный от Бога,
И хранить ее обязан каждый —
В этом нет и не было плохого;
Но иной не переносит рабства,
Руку он не лижет по-собачьи,
Что его на цепь раба сажает,
Смерть в бою предпочитая рабству;
В этом всё мое к вам обращенье:
Кто со мной на вылазку согласен,
Пусть за мною с площади уходит;
Остальных я обещаю честно
Отпустить немедленно к испанцам».
Герцог кончил и шагнул направо,
К бастионам, к пушкам замолчавшим;
И за ним последовали гезы,
А на тихой площади остался
Лишь один болтливый пиренеец —
Болтунишка был шпионом Альбы.
В эту ночь, сломав кольцо осады,
На свободу вырвалися гезы
И в лесу, на первом же биваке,
Из обозов взятое испанских,
Жарили чудеснейшее мясо.
И, насытясь, гезы говорили,
Что хотя и прозван Молчаливым
Их любимый вождь, Оранский герцог,
Но когда понадобится — слово
Может он сказать других не хуже!
……………………………………….
Эту повесть в очень грустный вечер
Рассказал мне боевой товарищ:
Враг тогда грозил нам беспощадный,
Хитрый враг, нам обещавший много,
Лишь бы мы оружие сложили.
Но товарищ, рассказав о гезах,
Мне напомнил, что с цепями рабства
Невозможно наслаждаться жизнью,
Жизнь раба позорна и страшна!
И, вздохнув, мы вышли из закрытья;
Поднималось розовое солнце;
Мчался ветер; начинался бой.
КАК ПАРОХОД ОТ ПРИСТАНИ («В эту ночь…»)[317]
В эту ночь,
Как пароход от пристани,
Тяжко нагруженный, —
Отойдет
К вечности, к немотствующей истине
Близкий нам Сорок Четвертый Год.
Воет медь гудка тоскою ранящей.
Капитан сединами оброс.
Где-то в трюме найдено пристанище
Для надежд и опаленных грез.
Там стихи и стоны, там и жалобы,
Там начал несбывшихся концы.
И платками машут с черной палубы
Дорогие сердцу мертвецы…
И глядим с тоской или беспечностью,
Как в туман необозримых вод
Уплывает,
Поглощаем вечностью,
Близкий нам
Сорок Четвертый Год!
УВОЗЯТ ЗИМУ («Дни о весне не лгут…»)[318]
Дни о весне не лгут,
Их знаменуя прибыль, —
Вот уж с реки везут
Льда голубые глыбы.
В каждой алмаз горит,
Блещет невыразимо…
…Девочка говорит:
«Мама, увозят зиму!»
В ПОЛНОЧЬ («От фонаря до фонаря — верста…»)[319]
От фонаря до фонаря — верста.
Как вымершая, улица пуста.
И я по ней, не верящий в зарю,
Иду и сам с собою говорю —
Да, говорю, пожалуй, пустяки,
Но всё же получаются стихи.
И голос мой, пугающий собак,
Вокруг меня лишь уплотняет мрак;
Нехорошо идти мне одному,
Седеющую взламывая тьму, —
Зачем ей человеческая речь,
А я боюсь и избегаю встреч.
Любая встреча — робость и обман.
Прохожий руку опустил в карман,
Отходит дальше, сгорблен и смущен, —
Меня, бродяги, испугался он.
Взглянул угрюмо, отвернулся — и
Расходимся, как в море корабли.
Не бойся, глупый, не грабитель я,
Быть может, сам давно ограблен я,
Я пуст, как это темное шоссе,
Как полночь бездыханная, как все!
Бреду один, болтая пустяки,
Но всё же получаются стихи.
И кто-нибудь стихи мои прочтет,
И родственное что-нибудь найдет:
Немало нас, плетущихся во тьму,
Но впрочем лирика тут ни к чему…
Дойти бы, поскорее дошагать
Мне до дому и с книгою — в кровать!
РАКЕТА («Под всяческой мглой, под панцирем…»)[320]
Под всяческой мглой, под панцирем
Железа и кирпича,
Как радиостанция — станции,
Сигнал позывной стуча, —
Вот так же (поверьте этому
Как слову, не как словцу!)
Поэт говорит с поэтами,
Внимает творец творцу.
Рассеянные в пространстве,
Чтоб звездами в нем висеть,
Мы — точки радиостанций,
Одна мировая сеть.
И часто, тревожно радуясь,
Я слышу, снижая лёт:
Ее раскаленный радиус
Сквозь сердце мое поет.
Хоть боль нестерпима — вытерплю!
Ведь это, со мною слит,
Быть может, поэт с Юпитера
О вечности говорит.
А то, что из сердца вырою
С тоской и таким трудом,
Быть может, умчит на Сириус
И в сердце сверкнет другом.
Развертыванье метафоры?
Размах паранойи? — Нет,
Всё это докажут авторы
Не очень далеких лет
С параграфами, примерами,
И вывод — в строку одну.
А это — ракета первая,
Отправленная на Луну!
ГОД («Год прошел. Вновь над твоей могилой…»)[321]
Памяти А.З. Белышева-Полякова
Год прошел. Вновь над твоей могилой
Облака весенние плывут,
И опять звенит, звенит кадило
И о вечной памяти поют.
Дремлешь ты, а жизнь в весеннем росте
Поднимает травку у скамьи…
И к тебе опять собрались в гости
Все друзья, все близкие твои.
И, конечно, ты душою с нами,
Даже ты не дремлешь, не молчишь:
Ты своими милыми стихами
С памятника с нами говоришь.
Он рукою любящей поставлен,
В строгих урнах — зелень и цветы…
Памятью живущих не оставлен —
Не забыт и не покинут ты.
Год прошел, не остудив нимало
Теплоты и верности в сердцах,
И опять, как прежде, как бывало,
Мы, Андрюша, у тебя в гостях!
ВОЛХВЫ ВИФЛЕЕМА («Шел караван верблюдов по пустыне…»)[322]
Шел караван верблюдов по пустыне,
Их бубенцы звенели, как всегда.
Закат угас. На тверди темно-синей
Всходила небывалая звезда
И было всё таинственно и дивно —
Особая спускалась тишина…
И в этот миг, как некий звук призывный,
Вдруг где-то арфы дрогнула струна.
Как будто дождь серебряной капели
Стал ниспадать на стынущий песок:
То, пролетая, ангелы запели,
Переступив высокий свой порог!
И был прекрасен хор сереброкрылый,
Он облаком пронесся и исчез.
И, разгораясь, светочем всходила
Звезда на синем бархате небес.
И было всё настороженно-немо,
Погас вдали последний отблеск крыл,
И на огни, на кедры Вифлеема
Вожатый караван поворотил.
Из мглы горы сиял пещеры вырез,
Чуть слышалось мычание волов,
И в звездном свете сказочно струились
Серебряные бороды волхвов.
КЕША И ГОША («В городе волжском два друга жили…»)[323]
