О СТАРОМ МАСТЕРЕ («Не рыцарь, неловкий латник…»)[305]
Не рыцарь, неловкий латник,
Поднявший меча тягло…
О, сколько их в битве братней
В веках позади легло!
Не он, заблестев кистями,
К губам поднимал трубу, —
Железным доспехом стянут,
Он верил и нес судьбу.
Огонь, и стрела, и плаха!..
К сиянью зорь и звезд
Гремел он, не зная страха,
И был молчалив и прост.
И всё же он сделал много
Он тайну, сгибаясь, нес.
И скажет улыбка Бога:
«О, добрый каменотес!»
И вихрем его поднимет
К тропам золотых планет,
А там, высоко над ними, —
Ни жизни, ни смерти нет.
ОТ ДРУГА («Возле печки обветшалой…»)[306]
Светлой памяти А.З. Белышева-Полякова
Возле печки обветшалой
С черною трубой,
Где я игрывал, бывало,
В домино с тобой;
Где любил ты, ясноглазый,
Серебристо-сед,
Уходить в свои рассказы
Невозвратных лет;
Где мурлыкал котик белый
Подле старых ног,
Где… так горько опустело
Без тебя, дружок!
Но к холму твоей могилы
Я приду не раз:
Дружбе верен я, мой милый, —
Смерть не делит нас!
Вспомнив днем пасхальным, ясным
Дедовскую Русь, —
Я с тобой яичком красным
Похристосуюсь…
ТИХИЕ РАДОСТИ («Засунгарийские просторы…»)[307]
Засунгарийские просторы,
Река и степь — пейзаж простой…
Плывем; плывут навстречу створы:
Четвертый, пятый и шестой.
Вот длинный Арестантский остров,
Кто арестован был на нем?
Расшифровать уже не просто
Его название… Плывем!
Восьмой (о створе речь, конечно),
Озер Петровских узкий вход, —
И нос ладьи остроконечный
Сюда наметил поворот.
Вода низка, но всё же впустит
Пройти в него, — гребли не зря.
Вот «наше место» — темный кустик,
Где мы бросаем якоря.
Уж солнышко над горизонтом
Свой алый поднимает шар.
И как над боем, как над фронтом —
На облаках горит пожар.
Но до красот природы дела
Сейчас нам нет: ведь самый клев!
Леса тончайше просвистела,
Гряди, гряди, змееголов!
Гряди, карась!.. Сазан едва ли
В Петровском озере живет.
И поплавочки замелькали,
И вот один из них — ведет.
«Ну, подсекай же!» — Ах, как сладко
Почуять рыбу на крючке!
«Как будто сом у вас?» — «Касатка!» —
Вы отвечаете в тоске.
Но это так бывало прежде,
Касаткой брезговали мы, —
На карасей была надежда,
Что нам касатка, что сомы?
Теперь не то, — уж по-иному
Влечет удильщиков вода:
Улов несем в подарок дому:
«Касатка? Дай ее сюда!»
Жена, бывало, недовольна:
«Опять касатки, караси!»
Такой прием пугал невольно,
Любого рыбаря спроси.
Жене подай омлет, котлетку,
Но те минули времена,
Не так гладит в рыбачью сетку
Теперь капризная жена.
И, разрешив ее загадку
И рыбу выложивши в таз,
Она за каждую касатку
Теперь в уста целует вас.
И чистить рыбу ей не скучно
(Хоть рыбий запах ей претил),
Она ликует страстно, звучно,
И муж-рыбак — ей очень мил.
Но что до женских нам истерик,
До шумной дамской кутерьмы…
Уж полдень!.. Лодочки на берег
Теперь вытаскиваем мы.
Костер, чаек… и Антипаса
Чудесный, веселящий дар
Из двухбутыльного запаса
С собой привозим мы всегда.
Всё хорошо и всё отлично, —
Мы мирный разговор ведем:
Вот у Володи сом приличный,
У Коли же сорвался сом.
Пособолезнуй и поахай,
Не подвирай: сосед неглуп!
«Но что же делать с черепахой!» —
«Из черепахи сварим суп!»
Час сна, а там опять на лодки…
День чудный… Ветер точно бриз,
А там уже и вечер кроткий
Над тихим озером повис.
Неторопливы наши сборы,
Но Фриц копается, как крот.
И вот плывут навстречу створы,
Навстречу створам мчится флот.
Уж город искрится далекий,
Зажглись вечерние огни…
И кто-то говорит о Блоке,
О том, как странны наши дни.
И веет тишиной большою,
И — так капризна сердца нить —
Мы, отдохнувшие душою,
Еще неделю можем жить.
НОВАЯ РИФМА («Ты упорен, мастеру ты равен…»)[308]
Ты упорен, мастеру ты равен,
Но порой, удачной рифме рад,
Ты не веришь, что еще Державин
Обронил ее сто лет назад.
Не грусти, что не твоя находка,
Что другим открыт был новый звук, —
Это ты прими не только кротко,
Но благоговейно, милый друг!
В звуковые замкнуты повторы,
Мы в плену звучаний навсегда, —
Все мы к небу обращаем взоры,
Но на нем — одна на нем звезда.
И нам, взоры на едином сплетшим,
Может быть, и радость только в том,
Чтобы вдруг узнать себя в ушедшем,
Канувшем навеки, но живом.
И поверить радостно и свято
(Так идут на пытку и на крест),
Что в тебе узнает кто-то брата
Далеко от этих лет и мест.
Что, когда пройдут десятилетья
(Верь, столетья, если ты силен!),
Правнуков неисчислимых дети
Скажут нежно: мы одно, что он!
Смертно всё, что расцветает тучно,
Миг живет, чтобы оставить мир,
Но бессмертна мудрая созвучность,
Скрытая в перекликаньи лир.
Всё иное лучше ненавидеть,
Пусть оно скорее гасит след…
Потому и близок нам Овидий
И Державин, бронзовый поэт.
НЕНАСТЬЕ («Золотая маньчжурская осень…»)[309]
Золотая маньчжурская осень, —
Кто писал про ее красоту?
Даже скверною рифмою просинь
Я сегодня ее не почту.
Дождь — без просыпу. Без перерыва
Тучи серое тянут сукно,
И поникший подсолнух тоскливо
В ослезенное смотрит окно.
Ищет песик с обиженной мордой
Через грязь относительный брод.
Жирный гусь, приосанившись гордо,
Что-то наглое небу орет.
Ах вы, гуси, спасители Рима,
Ах вы, лапчатые мои,
Как осенняя мгла нелюдима,
Как мертво у крыльца и скамьи!
Весь ты в сырости, в плесени, мирик
Мертвых грез и живучей тоски,
И слагает нахохленный лирик
Непогожие эти стихи.
Хоть бы буря!.. с ломающим вязы
Ветром-тигром, с кровавой судьбой,
Только не был бы голос мой связан
Безнадежностью этой тупой.
У ЧУЖОГО ОКНА («У приятеля свет в окне…»)[310]
У приятеля свет в окне —
У него и жена, и гости…
Не укрыться ль к нему и мне
От осенней тоски и злости?
Но ведь, в сущности, я ничто
Для него, а гостям, пожалуй,
Помешаю играть в лото
По какой-то копейке малой.
Есть для некоторых закон
Неслиянности. Вместе с ними,
Побродягами, обречен
Я путями блуждать ночными!
А ведь были ж в моем былом
И жена, и лото, и кошка,
И маячило огоньком
В чью-то ночь и мое окошко.
И такая меня тоска
Разрывала тогда на части,
Что на удочки рыбака
Променял я всё это счастье.
И теперь я свободен, как
Ветер, веющий взмах за взмахом,
И любой мне не страшен мрак,
И смеюсь я над всяким страхом.
И когда мне беззубым ртом
Смерть предскажет судьба-гадалка, —
В этом мире, уже пустом,
Ничего мне не будет жалко!..
ПОЛГОДА («Вот полгода как мы расстались…»)[311]
