Ознакомительная версия.
Что ж, недалек конец рассказа. Распорядился ход планет, что там, в Европе, нету газа, и нету дров, и прессы нет – такой, которая бы в топку просилась русским языком, – и наконец ее, холопку, Господь обидел кизяком. Ей-ей, пора бежать оттуда. Ее, с мошной ее пустой, спасла бы только диктатура – но ведь, похоже, нет и той. Она дивила всю планету, но, проиграв, пошла на дно: ее в Европе больше нету, зато у нас ее полно. Сегодня, в двадцать первом веке, мечте фантастов голубой, – у нас диктатор в каждом ЖЭКе и в поликлинике любой; накачан бешеным откатом, безмерной властью облечен, – у нас в любом сидит диктатор, не понимающий ни в чем, и каждый дурень – спору нету, все дурни грамотны уже, – готов немедля сжить со свету другого дурня из ЖЖ. Народ у нас довольно хмурый, ему ли злобу побороть? Мы все набиты диктатурой, она буквально наша плоть; наш опыт ничему не учит, а если учит, то не нас; нас диктатура так же пучит, как нашу землю пучит газ; она корежит наши лица и отравляет мирный труд, и мы готовы поделиться – но почему-то не берут.
Когда б пришла такая фаза, что мир и вправду был готов забрать у нас избыток газа, а вслед за ним избыток дров, и государственную прессу, что понимает все сама, и вслед за ней, для интересу, избыток местного дерьма, и диктатуру, что под старость преобразилась в рококо, – не знаю, с чем бы мы остались.
Но как вздохнули бы легко!
Таких даров, как Мундиаль, страна еще не получала. Я не заглядываю вдаль, но это, кажется, начало. Гордыня пыжится, и с ней традиционно нету слада. Припоминается ясней московская Олимпиада: в последнем напряженье жил страна построила витрину. При коммунизме я пожил и этот опыт не отрину: мне мегакруто было там, хотя с порядком стало строже. Во-первых, выслали путан – не всех, естественно, но все же; был облик города высок, хоть в нем и чувствовалась качка. В пакетах продавался сок, и дебютировала жвачка. Чтоб умилялся внешний враг, привыкший к хавчику и пойлу, прилавки сплошь ломились так, как до и после не припомню. Боюсь, что есть прямая связь меж этим всем и перестройкой: страна тогда надорвалась, она уже была нестойкой. Не возражаю, господа, и жду подобного исхода: пусть будут связаны всегда Олимпиада и свобода. Давно умеет наш режим, одолевая хмурь и вялость, так щедро угодить чужим, чтобы своим не оставалось: заметил это и Джером, описывал и Вуди Аллен… Коль Сочи мы переживем, то нас прикончат Мундиалем.
Признаться, я не вижу драм – принять все эти цацки-пецки: все флаги в гости будут к нам – хоть поживем по-человецки! У нас такой резерв монет, что для любых событий годен: у всей планеты денег нет, а мы откуда-то находим. Мы примем всех, едрена мать, крича, как при дороге чибис. Своих богатых прижимать они, похоже, разучились, – а наш богач почтет за честь делиться, чуть об этом молвишь. Давнул разок – и деньги есть: «Не обеднеет Абрамович». Вот так из слойки, чуть нажми, течет сливовое повидло… Хоть так поделятся с людьми, раз революции не видно. Виват, Отечество! Поверь, глазенки в будущее пяля, что революция теперь случится в форме Мундиаля: из олигархов жмут рубли, летят петарды и гранаты, по всем проспектам патрули, ночами буйствуют фанаты, дают по карточкам еду, начальство вспомнит о харизме – как в восемнадцатом году, как при военном коммунизме! Боюсь, что беженцев река уйдет в украинские степи… И пусть Мутко с броневика воскликнет: «Ай эм веррри хеппи!»
Дружок, подумай головой, до аналогии унизясь: раз вместо третьей мировой произошел всемирный кризис, – обличье классовой борьбы пускай изменится всецело. Взамен архангельской трубы над нами грянет вувузела. Такой формат – ужремся всласть! – для революций идеален. Не ограничивайся, власть, ты этим самым Мундиалем: устроим фирменную жесть, прихорошившись хоть для виду. Тащи в Россию все, что есть, включая сафру и корриду.
Мы примем Каннский фестиваль, Венецианское бьеннале – на первом мы возьмем медаль, а на втором блеснем в финале. Еще имеется Берлин – какого черта мы к ним едем? Ведь наш таежный исполин сравним с серебряным медведем! И чтоб уж сразу наповал, чтоб мы надежды не питали – принять бразильский карнавал и гей-собрание в Паттайе: чего мы не видали там? Здесь тоже, чай, не край монашек… Быть может, вышлют хоть путан. Хоть политических. Хоть «Наших».
Понятен, кажется, резон – восьмидесятый не забыл я! – себе хоть на один сезон устроить праздник изобилья. С едой, с делящимся ворьем, с иллюминацией по крышам…
А если пуп и надорвем – потом свободою подышим!
Я не юрист, а лирик, Ваша Честь. К кому я обращаюсь? К вашей чести. В детали дела я не склонен лезть, а просто так – порассуждаем вместе. Я не считаю, прямо говоря, что этот суд волнует все посольства, что во второй декаде декабря мы все, глядишь, в другой стране проснемся; уж кажется – чего тут только не! А между тем никто еще покуда не просыпался тут в другой стране, и нечего рассчитывать на чудо. Все те же царь, обслуга и народ, и тот же снег, и тот же лес раздетый – в другой стране проснуться может тот, кто соберется выехать из этой. Я не скажу – не стану брать греха, – что сильно повлияет ваша милость на участь ПЛЛ и МБХ: ведь их судьба давно определилась. Получат ли они новейший срок, мечтают ли о будущем реванше – они уже герои, видит Бог. Бороться с этим надо было раньше. В России лучший способ победить – достоинство. Скажу вам даже боле: не в вашей воле их освободить. Но их и обвинить – не в вашей воле. Не верят приговорам в наши дни, когда ментов бандитами считают. Что говорить: не ангелы они – но ангелов хватает, все летают! Все – ангелы: нацисты, например, приверженные строгому порядку, и те, что обживают Селигер, и те, что погромили Ленинградку, – так пусть хоть пара демонов пока нам оттеняет ангельские рыла. История пристрастна и жестка и к нимбам их уже приговорила.
Хочу отместь еще один соблазн – я сам бы в это верил, да немолод: весь интернет глядит на вас, стоглаз, все знают все, но ничего не могут; до всех запретных правд подать рукой, двадцатый век благополучно прожит, и оттепели нету никакой, и перестройки тоже быть не может. Каких орущих толп ни собирай, какого ни сули переворота – ты перестроишь дом, барак, сарай, но странно перестраивать болото. Суммарной мощью прозы и стиха не сделать бури в слизистом бульоне. Не будет здесь проспекта МБХ (а Лебедева – есть, в моем районе). Таков уж кодекс местного людья – мы все теперь проглотим и покроем, и даже взбунтовавшийся судья в глазах толпы не выглядит героем. Взревет патриотический кретин, и взвоет гопота в привычном стиле, что это вам Обама заплатил, иль наши двое вам недоплатили, – и даже если, шуток окромя, вы все-таки поступите как витязь, но все же с подсудимыми двумя по святости и славе не сравнитесь. Эпоха наша скалится, как волк, и смотрит с каждым часом окаянней. Тому, кто нынче просто помнит долг, не светит ни любви, ни воздаяний. Один остался стимул – это стыд среди сплошной ликующей латуни. Как видите, мне нечем вас прельстить, да я и не прельститель по натуре.
Я не прошу пристрастья, Ваша Честь. Пристрастья ни к чему в судебном зале. Но просто, что поделать, правда есть, и хорошо бы вы ее сказали, всего делов-то. Выражусь ясней: страна застыла в равновесье хрупком, и хорошо, коль больше станет в ней бесспорным человеческим поступком. Не посрамим российский триколор истерзанный. На этом самом месте не им двоим выносят приговор, а нашей чести, да и Вашей Чести. История не раз по нам прошлась, но вновь сулит развилку нам, несчастным: ваш приговор убьет последний шанс – иль станет сам последним этим шансом. Вот выбор, что приравнен к жерновам, к колодкам, к искусительному змею… Я б никому его не пожелал.
А в общем, он завиден.
Честь имею.
Главный врач России – доктор Хренов. Наблюдатель думает иной, что у нас страна олигофренов: дудки, все сложнее со страной! Он пробился к царственному уху, чтоб сказать заветные слова: «Мы вам показали показуху». Впрочем, эта новость не нова. Он раскрыл – почти уже в финале – методы ивановской земли: там врачи больных поразогнали, и медсестры в койках залегли. Хороши медсестры без халата, девушки ивановских кровей! Хоть невелика у них зарплата, но больных они поздоровей. Расстелили простыни льняные и в палатах выложились в ряд. «Экие здоровые больные!» – гости с уваженьем говорят.
Это образ новой перестройки, крепкой и бодрящей, как чифир: разогнав больных, ложиться в койки. Разогнав народ, звонить в эфир. Как машина, что летит, и давит, и спасает всех на вираже, – сами выбирают, кто возглавит (думаю, что выбрали уже): младший из борьбы, похоже, выбыл, старший надувается прыщом, – но не нам же делать этот выбор? Мы же в их раскладе ни при чем? Сами же они рукою нежной для себя растят фанатов рать, чтоб собрать их после на Манежной и на них любовно наорать. Блогосфера дружно замирала, прикусив от ужаса язык: кто-то опознал Арзуманяна, «нашего», горланящего «зиг». Разве стоит этого стесняться? Вам ответит всякий правовед: тоже дело – «наши» или «наци»! Букву поменяешь, и привет. Дело же не в прозвище, а в стиле, четко обозначенном допрежь: для того их только и растили, чтоб сегодня вывесть на Манеж. Я не вижу двух враждебных станов – предо мной один и тот же стан, во главе там некто Залдостанов, пред которым главный шляпу снял… Я могу еще продолжить на спор: это же банально, как распил. Нам твердят про беспредел диаспор – ну а кто диаспоры растил? Дорвались per aspera ad astrum: он же сам и кормит этот пласт – а потом диаспоры отдаст нам, приучившись сбрасывать балласт. И страна послушает указца – ведь она себе не дорога: ей врагом назначили кавказца, чтоб не видеть главного врага. Практика проста, как чет и нечет, и непобедима, как «Зенит»: сам же лечит, сам же и калечит, сам же смотрит, сам же и звонит. Ты наружу вывел, доктор Хренов, нашу репутацию губя, основной закон аборигенов: наш удел – обслуживать себя. Вся страна – сама себе чужая: выгнали больных, как салажат, а врачи, больных изображая, по кремлевским коечкам лежат.
Ознакомительная версия.
