Датируется 1830-ми гг.; послано Тютчевым И.С. Гагарину в начале мая 1836 г.
Различия в печатном оформлении: во второй строке «Чу,» — в первых трех изданиях, но в последующих другой вариант — «Чу!». 4-я строка заканчивается запятой в Изд. 1854, но вопросительным знаком в первом издании, в Изд. 1868, Изд. СПб., 1886, Изд. 1900. Как правило, стихотворение не разделено на строфы, но в Изд. СПб., 1886 это проделано. В современных изданиях деления на строфы нет, тютчевские многоточия сохраняются.
Стихотворение можно сближать с «Безумием», обнаруживая в том и другом поэтическое переживание природных аномалий: «улыбка» безумия и «смех» жаворонка в ненастный вечер пугают своей ненормальностью. Знаки «безумия» в природе, видимо, какие-то особые вторжения хаоса в космос.
«И ГРОБ ОПУЩЕН УЖ В МОГИЛУ...»
Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 20. Л. 3–3 об.
Первая публикация — Совр. 1836. Т. IV. С. 36, под общим названием «Стихотворения, присланные из Германии», № XIX, с общей подписью — «Ф.Т.». Затем — Совр. 1854. Т. XLIV. С. 10–11; Изд. 1854. С. 18; Изд. 1868. С. 21; Изд. СПб., 1886. С. 120; Изд. 1900. С. 105.
Печатается по автографу.
В группе стихотворений, пронумерованных в автографе (см. коммент. к стих. «В душном воздуха молчанье...». С. 401), обозначено цифрой 4. Написано на маленьких листах бумаги, как и все эти стихотворения: по две строфы на странице. Многоточия состоят из четырех, пяти и даже шести точек. Художественная эмоция не прерывается, и паузы-многоточия открывают перспективу в недосказанное, которое касается как внешних обстоятельств человеческого и природного бытия (строки 2, 12, 14, 16-я), так и внутренних — духовной жизни (строки 4, 8, 10-я), хотя, конечно, внешнее и внутреннее не строго разделены.
Датируется 1830-ми гг.; послано Тютчевым И.С. Гагарину в начале мая 1836 г.
В Сушк. тетради (с. 14–15) и в Муран. альбоме (с. 15–16) — списки. Нумерация стихотворений автографа здесь не соблюдается. Стихотворению предшествует «С какою негою, с какой тоской влюбленной...», а последующим оказывается «Итальянская Вилла». В Совр. 1854 г. и в следующих прижизненных изданиях, а также в Изд. СПб., 1886 в 7-й строке — «ученый пастырь», но в первом изд. и в Изд. 1900 и в последующих — «ученый пастор».
Первый печатный отзыв о стихотворении — Н.А. Некрасова; он выделил стих. «И гроб опущен уж в могилу...», «Итальянская villa» в особый раздел, отличительным признаком которого является «едва заметный оттенок иронии», напоминающий поэзию Гейне (Некрасов. С. 213–215). Критик заключил рассмотрение словами: «Поэтическое достоинство приведенных нами стихотворений несомненно: оно не утратилось в десять с лишком лет — это лучшая похвала им». Но у рецензента из Отеч. зап. (с. 61) в отличие от Некрасова, указавшего на иронический оттенок, другой ракурс восприятия текста: «Самая мысль о смерти не возмущает ясности взгляда и разрешает гармонию». Критический аспект восприятия у рецензента из Пантеона. Отказываясь от общей оценки, он лишь указал на стилистическую, как ему кажется, неудачу: «Вещает бренность человечью» (Пантеон. С. 6). Л.Н. Толстой отметил это стихотворение буквами «Т.К.» (Тютчев. Красота) (ТЕ. С. 145). В.И. Алексеев вспоминал о пристрастии Толстого к этому стихотворению, выделенному в сборнике произведений Тютчева: «Особенно хвалил и часто декламировал два из них — «И гроб опущен уж в могилу...» и «Silentium!» (Толстой в восп. Т. 1. С. 229). С.Л. Франк так прокомментировал стихотворение: «Нетленно-чистое небо», которое в стих. «И гроб опущен уж в могилу...» противопоставляется и бренной жизни, и столь же бренным умным речам о религии, есть тоже природа, и именно чистейшая природа. В силу этого единства, небесная, горняя стихия, удаленная от земли и противоположная ей, есть все же не какое-либо обособленное от бытия начало, а именно стихия, органически проникающая собою все бытие, а следовательно, доступная и на земле» (Франк. С. 24). Стихотворение рассмотрено в связи с «Над виноградными холмами...» (см. коммент. С. 415). Франк выделил в этих произведениях идею восхождения к небу как к святому храму.
«ВОСТОК БЕЛЕЛ... ЛАДЬЯ КАТИЛАСЬ...»
Автографы (3) — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 19. Л. 1. Ед. хр. 20. Л. 4–4 об. и в РНБ (Собр. М.П. Погодина. № 463).
Первая публикация — Совр. 1836. Т. IV. С. 37, № XX, под общим заголовком «Стихотворения, присланные из Германии», с подписью «Ф.Т.». Затем — Москв. 1850. Ч. IV. № 13. С. 5; Совр. 1854. Т. XLIV. С. 19; Изд. 1854. С. 36; Изд. 1868. С. 41; Изд. СПб., 1886. С. 48; Изд. 1900. С. 98.
Печатается по второму автографу. См. «Другие редакции и варианты». С. 245.
В первом автографе зачин строф первоначально не содержал строго последовательного нарастания красок: «Восток светлел...»; «Восток горел...»; «Вдруг вспыхнул день...»; впоследствии Тютчев усилил живописный момент зарисовки. Главный синтаксический знак, с помощью которого поэт оформляет стихотворение, — тире. Оно стоит в середине каждой первой строки в строфе (1, 5, 9-й), а также в конце 2, 4, 6, 8, 9-й; в конце стихотворения, от последней буквы слова «огневые» идет длинная черта, как бы удлиненное тире. Точек в стихотворении нет.
Но в другом автографе — более строгий ритм красок в зачинах: «Восток белел...»; «Восток алел...»; «Восток вспылал...». Оформлено с помощью заменяющих тире многоточий, которые стоят в середине 1, 5, 9-й строк, а также в конце 2, 4, 8, 9, 12-й строк. Точек и здесь нет, вместо них — многоточия, запятые и тире.
В Сушк. тетради (с. 79) и в Муран. альбоме (с. 89) — списки. Здесь первая строка — «Восток белел...», 5-я — «Восток алел...»; 9-я «Восток вспылал...». В 8-й строке — «Во взоре» (единственное число); тютчевские знаки не сохраняются.
Во всех указанных изданиях 6-я строка — «С кудрей откинув покрывало», также и в изд. Чулков I. Но в Лирике I — вариант погодинского автографа — «С чела откинув покрывало». В пушкинском Совр. 8-я строка — «Во взоре небо ликовало», в других изданиях здесь множественное число — «Во взорах». Во всех изданиях XIX в. многоточием заканчиваются первые предложения каждой из трех строф: «Восток белел...», «Восток алел...», «Восток вспылал...», а также 8-я и 12-я строки: «Во взорах небо ликовало...», «Струились капли огневые...»
Судя по почерку, стих. можно датировать 1830-ми гг.; оно было послано И.С. Гагарину в начале мая 1836 г.
Развивая мысль о связях поэтического опыта Тютчева с романтической поэзией начала XIX в., С.С. Дудышкин отмечал: «Это было тогда какое-то общее гармоническое настроение в литературе, от которого доносятся до нас разве из старого времени некоторые затерявшиеся звуки, вроде следующих (здесь полное цитирование стих.— В.К.) <...> Потревожьте немного память своего слуха, и вы почувствуете, что поэт возобновляет вам даже знакомые образы и соединенную с ними прелесть. Как там (в стих. «Над виноградными холмами...». — В.К.) видели вы взор, подъемлющийся с долины и постепенно восходящий к высотам до горнего жилища, где слышна лишь жизнь природы, так здесь встречаете вы, может быть, еще более знакомое вам «ветрило», откинутое с кудрей «покрывало», «алеющий восток», «ликующее небо», и еще многое за ними, что не совсем легко сказывается словом, но что лучше узнается памятью чувства» (Отеч. зап. С. 59). В словах рецензента можно видеть напоминания уже не только образов поэзии В.А. Жуковского, но и А.С. Пушкина, К.Н. Батюшкова, то есть лучших поэтов первой трети XIX в., к художественному опыту которых рецензент возводит стихи Тютчева. Критически настроенный к стихам Тютчева рецензент из Пантеона (с. 6) в числе неудачных образов называет — «во взорах небо ликовало». Р.Ф. Брандт (Материалы. С. 37), видимо, также неудовлетворенный смелой метафоричностью образов Тютчева, одобрил «кем-то» сделанные карандашные поправки в тексте стихов: «шея» вместо «выя», «брызги, пламенея» вместо «капли огневые». С.Л. Франку очень нравилось это стихотворение: «С особой яркостью безмятежность, «небесность» утра противопоставляется пламенной мятежности дня в изумительном стихотворении «Восток белел», и философ полностью процитировал его, выделив слова «весело», «небо», «алел», «молилась», «вспылал», «поникла», «огневые». Отзыв об этом стихотворении привел философа к посланию «N. N.», к мыслям о страстной и порочной любви (Франк. С. 25).
Рецензент из Отеч. зап. (С.С. Дудышкин) выделил внешние приметы образа девы и общий природный фон стихотворения; такие, все же поверхностные наблюдения над тютчевским образом могли вести критика к поэзии конца XVIII — начала XIX в. Но той поэзии, сентиментально-романтической, не была свойственна столь резко выраженная «космизация» человеческой души, отмеченная Франком: в этом стихотворении он усмотрел не столько идею слияния девичьей души с природой, сколько противопоставление невинности утра и знойной страстности дня. Однако здесь скорее тенденция к этой антиномии, нежели ее очевидность. И образ молящейся женщины с очами, устремленными к небу, значительно отличается от N.N. упомянутого стихотворения. Рассматриваемое произведение продолжило серию стихов о светлом небе, об утре, о пробуждении новых чувств — «Проблеск», «Утро в горах», «Сей день, я помню, для меня...», «Еще земли печален вид...».
