«От Красавина до Шойны…»
От Красавина до Шойны,
От Печоры до Кеми
Гром гуляет беспокойный,
Ветер правит лошадьми.
Над Плесецкой и Мезенью
Стонут молнии с утра,
Словно светопреставленью
Нынче самая пора.
Но идут по ранней рани,
Ибо дел невпроворот,
Молодые северяне,
Многоопытный народ.
Бревна схвачены баграми,
Пароход уходит вдаль,
Сталь звенит на пилораме,
И сетей сверкает сталь.
От Коряжмы до Олонца,
От Шексны до Вайгача
Всходит молодости солнце,
Разрубая мрак сплеча!
Словно я из подвала вышел на свет —
До того прозрачен простор,
И нигде таких ослепительных нет
Меловых обрывистых гор.
И нигде таких, как здесь на заре,
Голубых не найдешь небес,
Солнце палочкой бьет по белой коре,
И звенит березовый лес.
И березы склоняются к роднику,
Что апрельских синиц бойчей,
И заря за лес уводит тоску
По жердинке через ручей.
Лес зеленый,
Тихий лес зеленый,
И плоты, и синяя вода,
Две девчонки в лодочке смоленой
В два весла плывут невесть куда.
А над ними чайки, а над ними
Облака и небо без конца,
И ведь есть у этой сказки имя,
Я когда-то слышал от отца.
А плоты уже подходят к бую,
Красный флаг на бревнах впереди…
Мама, мама!
На Двину родную
Словно в молодости погляди!
Годы, горе — это не пустое,
Только погляди как в первый раз,
Лишь на солнце не подымешь глаз —
До того смеется,
Золотое!
«Я иду по земле, утрамбованной шагом столетий…»
Я иду по земле, утрамбованной шагом столетий,
От ботфортов Петра до бульдозеров наших времен.
Строят дом на песке непрактичные зодчие — дети,
На граните стоит боевой крепостной бастион.
Всем народам теперь по-родному земля эта снится,
В грунте корни дубов и опорой судьбе якоря.
Здесь и в небе журавль и на ветке зеленой синица,
И глядит Крузенштерн в кругосветных скитаний моря.
Этих тихих мостов белой ночью и сравнивать не с кем.
Да и бедные слепки теперь не нужны никому,
Если сотни народов приходят сюда с Достоевским
Или с пушкинским солнцем, дотла сожигающим тьму.
Ветер Балтики, ветер по-русски широкий и вольный,
Он великих полвека гордится рожденьем вторым,
И восходит заря каждым утром как знамя на Смольный,
Что судьбу указал деревням и трущобам сырым.
Город мой, молодой и жестокой борьбой умудренный,
Знал ты «юнкерсов» гул и бомбежек прицел не слепой,
Ты с ведерком ходил на Неву за водою студеной
Между трупов усталых блокадной стоверстной тропой.
Там, где пролита кровь, подымаются алые розы,
Где заря зажжена — раскрывается день золотой,
Парус в море скользит, над осокой играют стрекозы,
И мгновенью не скажешь — о как ты прекрасно, постой!
Апрельский мир!
Апрельский ветер ранний!
Пускай и нас приветствует весна
Огнем зари со стекол новых зданий
Из каждого умытого окна.
Встают по нитке новые кварталы,
Кран, как жираф, глядит через забор,
Трамвай звонком отсчитывает шпалы,
И отстает от жизни светофор.
Грузовикам успеть не просто к сроку,
Они спешат — не по сердцу простой,
И новое шоссе — стрелой к востоку,
Над ним сибирских лиственниц настой.
Апрельский мир!
Апрельский ветер ранний!
Уходят в море ладожские льды,
И ждет весна стремительных признаний,
И мы ее доверием горды.
«Воробышек чистит крыло…»
Воробышек чистит крыло
В последней невысохшей луже,
Оконное моют стекло,
Водой поливая снаружи,
И плавится луч на стекле,
И зайчику в форточке тесно,
И ЗИЛ на зеркальном крыле
Уносит его от подъезда,
И первая почка с куста
Зеленый глазок приоткрыла,
Кумач на перилах моста,
В рубиновой краске перила,
Две чайки на льдине сидят,
Над ними флажки Первомая,
Весны долгожданный парад,
Всем сердцем тебя принимаю!
Им в зимнее утро не снится —
Веками Россия спала!
Восстание будит столицу
Четырнадцатого числа.
Туман разлетается в клочья,
Встают батальоны в каре,
Рылеев выходит на площадь,
Жену отстранив от дверей…
И клены под ветром не гнутся,
Покой обелиска храня,
Как будто герои проснутся
При свете советского дня.
Ведь в эти же хмурые воды,
Что смыли убитых тела,
Под огненным флагом свободы
«Аврора» навеки вошла!
Целый город им разбужен,
Дождь стучит по мокрым лужам,
По балконам и садам,
По проспектам и прудам,
И по улице торцовой,
И по площади Дворцовой
Льется быстрая вода.
От нее ты никуда
Не уйдешь…
Дождь.
Но в цеху просторно, сухо,
Высоко,
Лишь станки рокочут глухо
И легко,
Красный вымпел над девчонкой
У станка,
Словно песня — ее звонкая
Рука.
Поглощен большой работой
Тихий взгляд,
Без девчонки самолеты
Не взлетят,
Без детали, что берет ее
Рука,
Без добротного ее
Золотника…
Дождь бежит по лужам,
Бежит.
А на ватмане —
Чертежи.
В храм, где пели псалмы, теперь —
С институтской вывеской дверь.
В храм не входит уличный гам,
Только молятся не богам.
В храме выдержка и расчет —
Математике здесь почет.
Взгляд чертежника прям и чист,
Тушь ложится на белый лист.
Это значит —
Новый завод
Среди тихвинских встал болот,
Это значит —
В Сибири мост
Выгибается в полный рост.
За прохожими дождь бежит —
Не достать ему чертежи…
Целый город им разбужен,
Дождь стучит по мокрым лужам,
По балконам и садам,
По проспектам и прудам,
И по улице торцовой,
И по площади Дворцовой
Льется быстрая вода —
Не беда.
Капли город не поранят,
Незаметно отшумят,
Город делом важным занят,
Трубы тихие дымят.
Затуманенная просинь,
Непогодой не смущай,
Трудовая, здравствуй, осень,
Лето отдыха,
Прощай!
1. В Павловском парке
Зажглось листом кленовым воскресенье,
И Павловску не молкнуть дотемна.
О майский день!
О светлый день осенний! —
Смешались в сердце
Года времена.
И сердце успокоиться не может,
Сквозь рукотворный лес идет спеша
И видит у Двенадцати дорожек,
Как Ниобеи мучится душа.
И сразу сердце строже и грубее,
И перед ним —
Военные года.
О нет, не слезы бедной Ниобеи,
Здесь вся Россия плакала тогда.
Ее детей,
Литую бронзу эту
Укрывших от грабителей в ночи,
К Двенадцати дубам согнав к рассвету,
Веревкой задушили палачи.
Кривые пауки на черной стали
Ползли на гордый Павловск —
И в бою
О нет, не бронзу девушки спасали,
России честь
И молодость свою.
И сердце смотрит ясно и влюбленно
На мир,
Спасенный кровью от врага,
И кто дерзнет сломать хоть ветку клена,
Где каждая травинка дорога.
Пусть не посмеет зло расположиться,
Где звон ручья — как сердца серебро!
И на ветру доверчиво кружится
Литое голубиное перо.
2
Годы летят как листья, ветра тревожен свист,
Ветер хлестнет как выстрел, сбросит последний лист.
Снова похолодало, листья ковром в саду,
Сколько их опадало в сорок втором году!
Листья на танках мертвых, взорванной их броне
И на телах простертых, словно тела в огне.
Листья в воронках черных Красного близ Села,
Листья в лугах просторных — не было им числа.
Только в громах чугунных солнца дрожала нить,
Гибель учила юных яростней жизнь ценить —
С горечью поцелуя, с тополем у крыльца,
Жизнь до конца родную, милую до конца…
«Отец, вот и встали на страже твоего покоя…»