Ознакомительная версия.
(К чему никак привыкнуть не могу).
Спешат навстречу люди и цветы,
Трамваи, кошки, фонари, деревья.
Смеются дети, строятся мосты.
Отличный свет, спокойное доверье.
За полдень будет – доберусь домой.
Дверь отворю, устало вытру ноги.
Приснится дождь, прозрачный дождь грибной.
И одинокий путник на дороге.
Где связь времен прочнее, чем орех
Где связь времен прочнее, чем орех
С ядром внутри и молотком снаружи,
Любить вино и женщину не грех,
А лишь возможность выжить среди стужи.
Страданье предначертано не зря,
Питает вдохновение ненастье,
Но если б не вечерняя заря,
То чем еще мне город мой украсить?
Мы попали с тобой на веселье как раз, —
Старый город танцует оранжевый вальс.
Сделал первое па он еще в сентябре
И не хочет, не хочет, не хочет стареть.
Он ноет и летит всё быстрей и быстрей,
Он рискует сломить главы древних церквей.
Будто это последняя осень для нас,
Будто это последний оранжевый вальс.
Каждый день и всю ночь до утра и опять
Продолжает манить, подолжает звучать.
И под этот мотив – "раз-два-три, раз-два-три"
Закружились соборы, дома, фонари.
Он уже закружил и тебя и меня
По аллеям дневным, по ночным площадям.
Город дарит на счастье охапки листвы,
И последний наглец говорит ему "вы".
Жаль, нельзя повторить и нельзя записать,
Мы могли бы зимой этот вальс танцевать.
Завтра хлынут дожди, словно слезы из глаз,
И под занавес грянет оранжевый вальс!
ЗАБРОШЕННОЕ СТРОИТЕЛЬСТВО
Откуда отблеск лег на краешек души,
Из лезвия ножа или осколка лужи?
Я возле мертвых стен, траншей и плит не нужен,
Дошел до полудня и отдохнуть решил.
Среди изделий рук условно человечьих,
Где брошенный мотор на клоуна похож,
Который смех пропил и расплатиться нечем
За воду и вино, за истину и ложь.
Оглядываю век. Не доктор, не пророк —
Обычный человек, причуда мирозданья.
И здание грешит потомкам в назиданье,
И ржавые слова не лезут в ложе строк.
Сунусь в двери – санитарный день
Выйду в город – санитарный год.
Что-то делом заниматься лень,
Я, наверно, нравственный урод.
А на сердце санитарный час,
И в России санитарный век.
У меня нет денег. А у вас? —
То дожди с туманами, то снег.
Всё закрыто. Господи, спаси,
Где же хлеба взять и молока?
Водку пьют с устатку на Руси
И валяют Ваньку-дурака.
Уж дурак и в перьях и в пыли,
Стал дурак на умного похож…
Он теперь фанат "Лед Зеппелин"
И почетный член масонских лож.
Гигиену быта и труда
Обеспечит санитарный час.
Плавится на Западе руда,
Что деньгами обеспечит нас.
Нам за деньги колбасу дадут,
Мы уйдем, счастливые, жевать.
Жалко только – Ваньку отберут.
Будем, значит, Маньку мы валять.
А путь опять лежит посередине…
А путь опять лежит посередине…
В испуге изогнулся горизонт.
Пока глаза меняю на пустыни
И Моцарта на праздничный трезвон. —
Давай копье, уже не спят богини.
Зазубренное лезвие ножа, —
Не разойтись, когда беда навстречу.
Зачем я принял облик человечий
С душой колючей старого ежа?
Впустили утром, убежал под вечер.
Самшитовое гладкое древко,
Трехгранный профиль кованого жала.
С бессмертными сражаться нелегко.
Но даже Смерть от ужаса визжала,
Когда я первым наносил укол.
Взволнованно Земной вращался Шар,
И требовала матушка отчета
За все мои привычки и полеты,
За злой накал диковинной работы,
Но я уже вопрос любви решал.
Открыто входит воздух сентября, —
Открыто входит воздух сентября, —
Открыты окна, – окна рвутся в небо.
На выдохе – вечерняя заря,
На вдохе – запах молока и хлеба.
Пока проснешься, сны сведут с ума.
Сумеют ли ответить на вопросы
Большое утро, молодая осень
И строки запоздалого письма?
Облетает звенящая желть
С городских златокудрых берёз.
Осень знает о чём пожалеть —
Все бульвары промокли от слёз.
Полирует октябрь гранит,
Отражает зеркальная гладь
Продающихся кариатид
И атлантов готовых продать.
Так-то, милая, делать долги,
Так-то, друг мой, глядеть в зеркала,
Если хочешь, другому солги,
Что до гроба любить зареклась.
Посидим у горбатой реки,
Поглядим в судьбоносную твердь…
Нас без спроса людьми нарекли,
Значит, можно бесплатно смотреть.
По руками не трогай зеркал,
Отражение бойся спугнуть,
Я не золото осени крал,
А искал твой таинственный путь.
Обнаружил следы без труда
И по запаху шёл вдоль воды,
И вставали мои города,
Словно идолы общей беды.
Я плевал на сопливую честь —
Лишь бы только была ты жива —
И умел листья клёна прочесть
(Ах, какие там были слова!).
Все равно не припомню теперь…
Только звон облетевших берез,
Только настежь открытая дверь
Да соленые губы от слёз.
Уже рожденьем обречен
Влачить несбыточность мечтаний,
И на устах горят заранее
Все поцелуи жадных жен.
А та, что нежностью жива.
Так и осталась только тенью
Там, где пугливые мгновенья
Пытались прятаться в слова.
И все забыто на века,
Живым не преступить закона…
В тени озябшего балкона
Хватает стража дурака.
Ходячее кладбище стихотворений,
Ходячее кладбище стихотворений,
Непрошеный житель твоих городов…
Хорошие люди до остохрененья
Еще восхваляют мои песнопенья,
Но ты уже требуешь бережных слов.
Послушай, потише с такими глазами!
Веди осторожнее, шепотом пой.
Под небом, провисшим, как мокрое знамя,
Друзья и подруги крадутся за нами
С потушенной лампой, с погасшей свечой.
А нами ли были предсказаны ветры,
Угаданы годы, придумана быль?
Не пулей убиты, не солнцем согреты,
Игрушечные нарушаем запреты
В предчувствии неразделенной любви.
Друг окна распахнул – соленая весна
Друг окна распахнул – соленая весна
Внесла веселье в краски интерьера,
И шелохнулась старая портьера,
И поклонилась старшая сосна.
И мы вошли (в пушистой тишине Жестокие двуногие деревья)
Туда, где воздух голубой и древний,
И пылкий шепот света и теней.
За нами звери окружали дом.
Над нами птицы сторожили небо,
Мы гнули ветви, и ломали стебли,
И топали по лесу напролом.
Потом спешили в сумрачный уют,
За ужином пьянели с полстакана,
Ложились спать и засыпали рано, —
Счастливым тоже петухи поют.
Купают кони облако в реке —
Обычные для ночи небылицы.
Родных людей улыбчивые лица
И майский жук, зажатый в кулаке.
Там, в далекой стороне,
Где растут большие ели,
Где мы жить с тобой умели
Наяву, а не во сне,
Там негромкая река,
Напевая о свободе,
Лодку медленно уводит
Сквозь леса и сквозь века.
Будет страшно – ну и пусть.
Есть куда от страха деться —
В наше лето, в наше детство,
В нашу солнечную грусть.
Как над батюшкой Доном
Злое небо бездонно,
Там средь зноя и звона
Черный ворон летит.
Машет, машет крылами,
Ходит, ходит кругами…
Командир наш изранен,
Комиссар наш убит.
Эх, веселые хлопцы,
Как за счастье бороться?
Пусть лицом повернется
К нам злодейка-судьба.
То-то выхвачу шашку,
Рубану, да с оттяжкой,
Рухнет девка в ромашки,
И начнется пальба.
Погуляем на славу
За холопью державу.
Позади Дон кровавый,
Впереди степь в огне.
Стоном стонут станицы,
Наземь падают птицы,
Век прикладом стучится
Прямо в хату ко мне.
Нам бы веру святую,
Нам бы силу литую,
Нам бы песню такую,
Чтобы смерти под стать.
Жаль, что копи устали,
Жаль, рассвет, что проспали,
Жаль, друзей постреляли
И врагов не достать.
А над батюшкой Доном
Злое небо бездонно.
Из бойцов эскадрона
Каждый третий в седле.
И качаются пики,
И нахмурены лики…
Помоги, Дон великий,
Стыд и боль одолеть.
Дом – четыре стены, крыша над головой,
Дом – четыре стены, крыша над головой,
Окна видят и Запад, и Юг, и Восток.
В километре – лесок с кабаном и совой,
Неширокая речка да чистый песок.
Вертолетное небо – жестокая власть,
Израсходую годы, рубли и талант.
Становясь поудобнее, чтоб не упасть.
Проклиная погоду, качнулся Атлант.
Тени предков считают долги за спиной,
Как вино, по бумаге течет акварель,
Умирают стихи, остается со мной
Ознакомительная версия.
