Пророческим оказалось стихотворение: «Я боюсь, что яблоновым цветом»: лебединая душа поэта действительно отлетела «не осенью, не летом, А под всплеск весенних белых клавиш», «В час, когда неотразимо нежен Этот мир в сиянье непорочном»…
«В дубовом иль просто сосновом?..»
В дубовом иль просто сосновом?
О, сердце, не все ли равно!..
Возможно ль беспомощным словом
Объять, что душе суждено,
Возможно ли смертным помыслить
О том, что случится потом!
Возможно ли звезды исчислить,
Постичь серафический гром!..
Возможно ли твари ничтожной
Вступить на тот огненный путь!..
Одно только сердцу возможно:
Пропеть и навеки уснуть.
«Грусть, широкая как Волга…»
Грусть, широкая как Волга…
Все мы смертны. Ну, так что ж!..
Слишком горестно и долго
Все о смерти ты поешь.
Посмотри, как над равниной
Занимается заря!
Посмотри, как журавлиный
Пояс кружится, паря!
Счастлив будь, как эти птицы!
Вместе с ними улети!..
Хорошо порой грустится,
Хорошо дремать в пути.
Хорошо играть в мажоре,
Хорошо любить и сметь.
Да, но как же наше горе?..
Да, но как же, как же смерть?..
«Чем я сердце успокою?..»
Чем я сердце успокою?
Чем тревогу превозмочь?
Смерть стучит мне в грудь клюкою,
В грудь клюкою день и ночь.
Ты живешь, поешь и дышишь,
Но бегут, текут часы.
Взмахи маятника слышишь?
Слышишь грозный звон косы?
Слышишь, слышишь, как стучится
Прямо в сердце смерть твоя,
Как томится в клетке птица,
В прутья крыльями бия?
Смерть в твое стучится сердце,
Сердце-птица рвется прочь.
Распахни пошире дверце!
И умчится птица в ночь.
«Дух-Орфей, Ты снова в преисподней…»
Дух-Орфей, Ты снова в преисподней,
В хороводе призрачных теней.
С каждым днем все шире, все свободней
Ты поешь в груди моей, Орфей!
Для Тебя, о, песнопевец мира,
Я раскрыл, как встарь, свою тетрадь.
Ты во мне, и плоть моя лишь лира,
На которой призван Ты играть.
«И прозвучало вдруг: “Восстань!..”»
И прозвучало вдруг: «Восстань!»
И всколыхнулся сумрак зыбкий,
И Кто-то сжал мою гортань,
Как музыкант сжимает скрипку,
И заскользили по струне
Вдруг чьи-то трепетные пальцы, —
И я запел, и стали мне
Близки все робкие скитальцы,
Все, приведенные судьбой
Дрожать и млеть в тисках у Духа,
И петь, и чуять под собой
Творца внимающее ухо.
«Как рыболов в углу своем один…»
Как рыболов в углу своем один,
Весь — ожиданье нового улова.
Вот, вот всплывет из девственных глубин
Огромное, чешуйчатое Слово.
Но вещей Рыбы призрак голубой
Под зыбью слов неслышно проплывает,
И вновь звенит серебряный прибой,
И волн печаль утесы омывает.
Муза («Снова стихи, голубые, небесные розы…»)
Снова стихи, голубые, небесные розы.
Медленно льется ручей полуслов-полузвуков.
Грустная муза, соперница трезвенной прозы,
Снова поет, в колыбели тоску убаюкав.
Сладостны слезы, и с ними душа не боролась.
Долго внимала она воркованью свирели.
Мерно шумели над нею дремучие ели,
Плакал далекий грудной переливчатый голос.
Молчание («Молчит Творец. Молчит небесный хор…»)
Молчит Творец. Молчит небесный хор,
Молчит судьба. Молчит земной простор,
Молчит береза под моим окном.
Молчит мой дом, объятый зимним сном.
Молчит моя огромная страна.
Молчит над ней бездомная луна,
А за луной, суровая, как смерть,
Всегда молчит насупленная твердь.
И ты, и ты, о, грусть моя, и ты,
Молчишь и ты во власти немоты,
И ты молчишь в покинутом, ночном
Пустынном сердце скованном моем!..
Благовест («Звон — сон многоблагодатный…»)
Звон — сон многоблагодатный,
Боговдохновенный звон — песнь!
Взмахи крыльев уху внятны.
Как невероятно! — Он здесь!..
Взмах. Вздет! Все преобразилось,
Преосуществилось: Сон, явь!
О, воспой Господню милость!
Полуоглушенный, звон славь!
Славою обетованного
Купола золотоглавого,
Мученическим предстательством
Праведников и святителей,
Подвигами и молитвами
Голубя любвеобильного,
Дивными, неизъяснимыми
Милостями Богоматери
Русь жива!
Так забываются грехи,
Так изливаются стихи,
Так мир поет.
Так, озаряя лик земли,
Плывут в туманах корабли
Благих высот.
Пусть все продлилось только миг,
Но в этот миг меня настиг
Великий смерч.
И я увидел очерк рей
На ярком золоте морей,
И жизнь, и смерть.
«Закат. Волна. Толпа. Печаль…»
Закат. Волна. Толпа. Печаль.
В багряную скатилось даль
Светило скорбное. Оно
Кручиной мира пронзено.
Печаль. Закат. Волна. Толпа.
Она к чудесному слепа.
Она к чудесному спиной,
Вдыхая жадно мрак земной.
Толпа. Печаль. Закат. Волна.
О, только бы немного сна
В конце тернистого пути!
А сердце?.. Сердце взаперти.
Волна. Толпа. Печаль. Закат.
Последний вздох… Последний взгляд!..
Ушло… Куда же ты, куда?..
И неужели навсегда?..
«Грозди грустно. Гроздь устала…»
Грозди грустно. Гроздь устала.
Грозди хочется уснуть…
Отчего же нас так мало,
И так трудно дышит грудь!..
Гроздь прощально лиловеет,
Тяжелея с каждым днем.
Предзакатный ветер веет…
Скоро, скоро мы уснем.
И вино струей шипучей
Из амфоры брызнет вдруг.
Обреченность или случай —
Нас не спросят, милый друг!
«Сердце! Ты — как облако над нивой…»
Сердце! Ты — как облако над нивой,
Над осенней нивою бесплодной,
Как орлиный клекот сиротливый
На вершинах горних в час восходный!
Сердце! Ты — как колокол набата,
На пожар сзывающий тревожно…
Все, что мы утратили когда-то…
Все, что оказалось невозможным…
Сердце! Над пустынным пепелищем
Ты грустишь о чуде воскресенья,
Всем слепым, покинутым и нищим
Ты твердишь, что в гибели спасенье!..
Ветер гуляет по миру,
Кружится ветер вокруг,
Ветер безродный и сирый,
Горестный ветер разлук…
Ветер, вздымающий волны,
Ветер, взвивающий прах,
Ветер, томления полный,
С вестью о дальних мирах…
Ветер, внимающий жадно
Песням мирской суеты,
Ветер, как ты, безотрадный,
Ветер, бездомный, как ты…
Бессонница в поезде («—Кто стучит мне в грудь…»)
— Кто стучит мне в грудь так глухо?
— Смерть старуха, смерть старуха. —
— Кто стоит в дверях на страже? —
— Все она же! Все она же! —
— Кто глядит в окно так злобно? —
— Мрак загробный, мрак загробный! —
— Но ведь Бог сильнее рока! —
— Он далеко! Он далеко! —
— Он зовет к высокой цели! —
— Неужели? Неужели? —
— Парус гонит ветр небесный… —
— Что ж так душно? Что ж так тесно? —
— Ах, дождусь ли я рассвета!..
— Нет ответа! Нет ответа!.. —
Лакримоза («Как пронзает печалью улыбка твоя, Лакримоза!..»)
