Бессонница в поезде («—Кто стучит мне в грудь…»)
— Кто стучит мне в грудь так глухо?
— Смерть старуха, смерть старуха. —
— Кто стоит в дверях на страже? —
— Все она же! Все она же! —
— Кто глядит в окно так злобно? —
— Мрак загробный, мрак загробный! —
— Но ведь Бог сильнее рока! —
— Он далеко! Он далеко! —
— Он зовет к высокой цели! —
— Неужели? Неужели? —
— Парус гонит ветр небесный… —
— Что ж так душно? Что ж так тесно? —
— Ах, дождусь ли я рассвета!..
— Нет ответа! Нет ответа!.. —
Лакримоза («Как пронзает печалью улыбка твоя, Лакримоза!..»)
Как пронзает печалью улыбка твоя, Лакримоза!
Ты как мленье свечи пред бесстрастием мертвенных статуй,
Как взыванье воздетых к Распятию глаз, как мороза
Голубое дыханье, как все, что не знает возврата!
Лакримоза!
Ты как сладостно влажный, обласканный зорями воздух,
Олеандровый, розовый воздух чужого заката
Там, в далекой романской Кампанье, увы, Лакримоза,
У немых катакомб, где останки любивших когда-то…
Лакримоза!
Ты как стон клавесина под лаской забытой кантаты,
Ты как тленьем задетая, бледная, поздняя роза,
Ты как слезы на блеклых ее лепестках, Лакримоза,
Как роса на ресницах Любимой в час горькой утраты…
«Сладостный новый Голос…»
Сладостный новый Голос
В сердце родится вскоре,
Голос как полный колос,
Голос как в небе зори,
Как золотой пшеницы
Шорох на ниве черной,
Голос как голубица
Вскоре сойдет на зерна,
Зерна высот стооких,
Зерна любви воскресной.
Только в сердцах жестоких
Будет темно и тесно.
Вскоре в тиши родится,
Как голубое Слово,
Как голубица-птица,
Голос любви…
«О всезабвении, о том, чего поэту…»
О всезабвении, о том, чего поэту
Вовек не выплакать, о вздохе между строк…
Все погрузимся мы в безропотную Лету,
И все утешимся, кто в скорби одинок.
Напрасно вороны слетаются к могилам.
Напрасно каркают: «О смерти не забудь!»
Весенним вечером на кладбище унылом
Печаль бессмертия пронзает сладко грудь.
Да, все забудется, и будет все напрасно,
Не станет времени поплакать над тобой.
Ты юной горлинкой, ты горлинкой бесстрастной
Светло заплещешься в купели голубой.
О, как вместить
В одной судьбе любовь свою!
Хотел бы жить
Я много раз в земном краю,
Чтоб много раз
Встречать в скитаниях земных
Светила глаз
Таких единственно родных.
Всегда дышать
Одним дыханием с тобой,
Всегда вкушать
Твой воздух млечно-голубой!
С тобой, с тобой
Делить познанья горький плод,
В веков прибой,
Под всплеск летейских черных вод.
Свой труд земной
Тебе, Царица, подарить!
Пребудь со мной,
Пока времен творится нить!
Быть певцом Синая,
Быть певцом Суда,
Словом заклиная
Грозные года.
В темной преисподней,
С верой в благодать
Милости Господней
Молча ожидать,
Чтоб в мирской пустыне,
Страждя до конца,
Вестию о Сыне
Пробуждать сердца.
Быть певцом Синая,
Быть певцом Суда,
Петь о чуде, зная,
Как близка беда.
Амариллис («Все продлилось лишь миг…»)
Все продлилось лишь миг, но тот миг был, как вечность, безмерный.
Озарилась вся даль, и Нева, и на ней корабли,
Озарились дворцы, озарились морские таверны,
И качался фрегат, четкой фреской синея вдали.
Мы смотрели в окно, что раскинулось вольной дугою.
Перед нами пылал, как оранжевый призрак, закат,
Он играл облаками, лучами, червонной рекою,
Чистым золотом волн, и качался на волнах фрегат.
Мы смотрели в окно. Под пылающим облаком рея,
Словно снежные хлопья, сверкали крыла голубей.
Как на тонкой гравюре, резьбой обозначились реи,
И качался фрегат на лазоревом лоне зыбей.
Все продлилось лишь миг. Но все тайны в тот миг озарились,
Все изгибы, все складки, вся скрытая прелесть земли.
Озарилась и ты, озарилась и ты, Амариллис!
И качался фрегат, и синели за ним корабли.
«То был высокий род, прекрасный и державный…»
То был высокий род, прекрасный и державный.
То был сладчайший плод. То был тишайший сад.
То было так давно. То было так недавно.
Как мог ты позабыть и не взглянуть назад!
Когда и зверь лесной те зори вспоминает,
Когда в любом цветке призыв молящих рук.
А судорога гор! Их сумрачный недуг!
Не вся ль земная тварь и страждет, и стенает!
Но ты, ты позабыл ту горестную тень,
Тень праотцев твоих, и грозный час расплаты,
И первый темный стыд, и первые раскаты
Карающих громов, и первый серый день!
Сонет («Мы все мертвы, и все мы виноваты…»)
Мы все мертвы, и все мы виноваты.
Бичует вихрь встревоженную гладь.
О, день Суда! О, скорбный соглядатай
Судеб земных! Чего же нам желать!..
Чего нам ждать! Все ближе час расплаты,
Все гуще ночь, скорбей слепая мать.
Сердца людей мертвей бесстрастных статуй,
И не дано угасшим запылать.
Но верю я, придут иные сроки,
Взыграет дух, как в чреве зрелый плод,
И жезл сухой цветами прорастет.
И новый Голос, как орган широкий,
Как ветхих дней забытые пророки,
Вдруг прогремит с рокочущих высот.
Невыразима,
Непредставима.
Неисцелима
Печаль Земли!
Под гул орудий,
Моля о чуде,
Тоскуют люди.
Господь, внемли!
Они не знают,
Не замечают,
Что догорают
Земные дни.
Пока не поздно,
В пучине звездной
Ты суд свой грозный
…Отмени!..
Далекий Отче!
Высокий Зодчий!
Открой им очи
В последний час!..
Под гул орудий,
Моля о чуде,
Тоскуют люди.
Помилуй нас!..
«Нет выхода! Мы умираем…»
Нет выхода! Мы умираем,
Твоим сраженные мечом,
Мы умираем, мы сгораем,
Но мы не каемся ни в чем.
Нет выхода! Предсмертный трепет,
И безнадежности припев,
И задыхание, и цепи,
И страх, и ненависть, и гнев.
Нет выхода! Мы умираем
От своевластия и зла,
Но и сгорая, ударяем
Мы все еще в колокола.
И все еще ликуют птицы,
И все еще чарует свет,
И сердце все еще томится,
И ропщет все еще поэт.
«Увы!.. давно не для молитв…»
Увы!.. давно не для молитв
Мы к небесам возводим взоры.
Гремят и там земные споры
И голоса народных битв.
И пагубных страшась высот,
Всё глубже мы уходим в землю
И, взрывам рыкающим внемля,
Во мраке думаем: «Вот! Вот!»
О, скоро ли сирены вой
Нам возвестит, что миновало?
О, скоро ль выйдем из подвала
На чистый воздух мировой?
И к небесам, где страждет Он,
Мы скоро ль вознесем молитвы,
И скоро ль грозный отгул битвы
Пасхальный сменит перезвон?
«Кладбище городов. Развалины селений…»
