Март
Зима все ярится, все пыжится,
Все рыщет в своих закромах,
А мне почему-то не пишется
Под этот неистовый март.
А мне почему-то не верится,
Что лето придет за зимой,
Что все по-старинному вертится
Земля по орбите земной.
А мне почему-то не верится,
Что зреет под снегом трава,
Что ветер возьмет и развеется
В разгар своего торжества.
И вдруг на мгновенье покажется,
Что ветер по-своему прав:
Ну кто добровольно откажется
От даром доставшихся прав?
1965
Там, на пылающих полянах,
К июню сервирован стол:
Там травы к вечеру повянут
И лето станет на постой.
Там, выхваляясь плотью зрелой,
Купавки тянутся из трав,
Там жизнь устала и прозрела
От пестроты и от растрат.
А здесь еще апрель в смятенье,
Здесь не поспел щавель для щей,
И солнце не коснулось тени
Над строем девственных хвощей,
Роса здесь ветви окропила,
Под небо хвою подсиня,
И ластится к ногам крапива,
Не осознавшая себя.
1965
Весь мир под окном отсырел и продрог
И кончилась к черту парадность…
Нас осень всегда застигает врасплох,
Как всякая неприятность.
Пора бы поверить, что лету конец,
Что вымахал волк из волчонка,
Пора бы под сани готовить коней
И квасить капусту в бочонках.
Пора бы поверить, что жизнь коротка,
И вымыть похмелье рассольцем,
Пора бы, хватая быка за рога,
Найти себе место под солнцем.
И разум конечным своим естеством
Готов примириться с кончиной,
С внезапным морозом, с опавшим листом,
Со следствием и причиной.
Но то, что понятно логичным мозгам,
Душе неразумной постыло,
Ей трудно поверить морозным мазкам,
Которыми речка застыла.
Ей кажется: только ударить в набат,
Согреть посиневшие лица, —
Как солнце вернется, грачи прилетят
И жизнь бесконечно продлится!
1965
На снегопоставки в неделю
Зима получила подряд:
Мой день начинался с метели
Одиннадцать суток подряд.
При свете, мерцающем скудно,
Снега закипали с утра,
И каждое божие утро
Мой день начинался с утрат.
Плела свою сеть непогода,
Снимая поземку с петель, —
Мой день начинался с находок,
Имеющих привкус потерь.
Давно уже сбился со счету
Увязший в снегу календарь,
Был день мой метелью зачеркнут,
Был ветром затравлен январь.
1964
Напрасно непорочным снег считают —
Он — лицемер, обманщик и доносчик:
Ведь это он, шаги мои считая,
Шпионит под окном с утра до ночи.
Нет, я не верю в благородство снега!
Он ждет, пока беда с землей случится,
Тогда он на нее нисходит с неба
И холодом на грудь ее ложится.
Он входит в лес, небрежен и рассеян,
И все противоречия вскрывает;
И видно всем, что лес уже лысеет,
Что дуб горбат и что сосна кривая.
И всем видны досадные пробелы —
Среди деревьев снежные поляны,
Как будто нерешенные проблемы
В конфликте между лесом и полями.
1964
Город мой, ты единственный в мире,
Неотмытый от снега и пыли, —
Это ночи тебя задымили,
Это дни на тебя наступили.
Среди штатских, военных и прочих,
Я встречаюсь с тобой на перроне,
И читаю судьбы твоей почерк
По твоей заскорузлой ладони.
Затаенною силой в пружине
Учтено твое прошлое в смете,
Вдоль Московской, где линия жизни
Обрывается линией смерти.
Вдоль Московской, змеею трамвайной
Убегающей в бывшее гетто,
Там евреи в холодных развалинах
Умирали на Тракторном где-то.
И пугаясь такого соседства,
И спасаясь от прошлого тщетно,
Пробирается линия сердца
По Сумской, мимо сада Шевченко.
Пробирается линия сердца
Мимо сумрачных старых каштанов,
И теряются юность и детство
Среди зрелости долгожданной.
Этот город мне нужен затем,
Чтобы сбиться с привычного ритма,
Чтоб коснуться трагических тем,
Затаенных во времени скрытно.
Этот город мне нужен затем,
Чтобы в сердце раскрылись кавычки,
Чтоб картины рванулись со стен
Из захватанной рамы-привычки.
В этом городе время идет,
Неподвластное общим законам,
Этот город мне нужен как дот
На переднем краю обороны.
1966 * * *
Мой дед был слепым, —
Он стоял у окна
И смотрел в пустоту за окном,
И никто его не любил…
Мой дед был слепым, —
Он не видел огня,
Он чувствовал только дым.
Мой дед был слепым, —
Только старый приемник
Иногда разговаривал с ним…
Мой дед был слепым, —
Он ронял на пиджак
Кашу и хлебные крошки,
И никто его не любил:
Все дети, пороги и кошки
Всегда враждовали с ним.
Мой дед ко лбу привязывал тфилин
И долго молился Богу,
Но Бог не смотрел в его сторону,
И Бог его не любил.
Мой дед был слепым, —
Только стены
Помогали ему ходить…
Мой дед был слепым, —
Он умер,
И все забыли о нем…
1960
Немедленно теряет цену
Пустой словесный перезвон,
Когда являются на сцену
Неурожай и произвол.
Тогда я отдаю в солдаты
Любимых спутников своих —
Мои восходы и закаты,
Которые не лезут в стих.
Они уходят рота к роте,
Любимые мои слова,
A там на бреющем полете
Их настигает жизнь сама.
На смену скошенной пехоте
Приходят парни от сохи…
И обрастают грубой плотью
Необходимые стихи.
1963 * * *
Неделю, как сотню, лучше не трогать,
Едва разменяешь — летят четверги,
А после придется у Господа Бога
По ночам отрабатывать за долги.
Неделя, как сотня, — была и не стало:
Считай, не считай, понедельник не в счет,
А там и среда от Калужской заставы
Спешит по мостам до Никитских ворот.
А к пятнице в прачечной у Арбата
Последний червонец летит под откос,
И вновь понедельник собакой лохматой
Себя лихорадочно ловит за хвост.
1959
Может быть, к этой развилке дорог
На меринке гнедом
Подъехал когда-то Иван-дурак,
Вооруженный кнутом.
А кто-то на розовом срезе пня
Жженным углем написал:
«Направо поедешь — погубишь коня,
Налево — погибнешь сам».
Дорога разматывает моток
Шлагбаумов и мостов,
Дорога расхваливает товар,
Как выездной Мосторг,
На виражах, как живая тварь,
Надсадно воет мотор.
Трупы раздавленных за ночь собак
Милиция уберет,
Дорожные знаки на желтых столбах
Расскажут весь путь наперед.
Дорожные знаки любой перегон
Знают наперечет:
— На двести метров обгон запрещен,
Впереди крутой поворот.
Но не подскажут они никогда,
По каким не ездить мостам,
На какой из дорог ты погубишь коня,
На какой ты погибнешь сам.
1963
