ИСТОРИКИ БЫЛЫХ ВЕКОВ
Мы связываем связь времен,
ту, что еще при Гамлете распалась.
А связывать нам нелегко. Распарясь,
измучась, связываем связь времен.
Нам не дано увидеть новизны,
узнать ее, признать ее воочью.
Но связь времен мы все-таки должны
связать. И вяжем — днем и ночью.
Как будто сети рыбаки плетут,
как будто нить судьбы прядут
три пряхи при царе Горохе,
мы связываем времена, эпохи,
периоды. И эры. И века.
Как эта вязка нелегка!
Как руки ободрали нам канаты!
Но все же вяжем! Надо, значит, надо.
А — надо.
МНОГОВАРИАНТНОСТЬ ИСТОРИИ
Туповатые лица этрусков…
В исторической
ходе
утруски
этих вытрясли. Целый народ.
Сколько было, а словно и не было.
Нет, не пощадило их небо,
а могло бы — и наоборот.
Если б дрогнули римские рати,
левый фланг или правый фланг,
а не потрудилися ради
скоротечных и вечных благ —
в туповатых этрусских ликах,
никому не известных никак,
узнавали бы лица великих
мудрецов,
знаменитых всяк.
Потому не за страх, а за совесть
укрепляй обороноспособность,
деловито ли, воровато,
но старайся, покуда живой,
чтоб из множества вариантов
отобрала история твой.
«Пришла пора, брады уставя…»
Пришла пора, брады уставя,
о новом рассудить уставе,
а если ныне кто без брад,
того я также слушать рад.
Старинное названье «Дума»
и слово новое «Совет»,
где всяк, кто не дурак, не дура,
обязан подавать совет.
Восстановим значенье слов,
в Стране Советов — власть советову,
обдуманно начав для этого
дискриминацию ослов.
Ворошат слежавшиеся вороха. Уже
с лженаук, к примеру, с астрологии
отдирают ту приставку «лже»,
что клеймила их столетья многие.
Перепромывают горы руд,
что считались тыщу лет промытыми.
Ярлыки меняют над забытыми:
может, врут?
Пересматривают все дела,
даже дело Каина и Авеля.
Сажа — допускают — вдруг бела?
Может — очернили и охаяли.
Всякий суд идет на пересуд.
Всякую концепцию трясут.
Кается, и топчется, и мечется,
и отмыться хочет человечество.
ЗАКОННЫЕ ТРЕБОВАНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
Недоспало, недоело,
недобрало свое
людье,
а теперь ему надоело.
Подавайте ему житье.
Подавайте ему отдельное.
Подавайте ему скоромное.
Эти требования — дельные,
эти просьбы — законные, скромные.
Человечество — нечеловеческое
совершило,
весь род людей.
Просьбы выполнило отеческие
и философов и вождей.
Отработали все авралы
и устали их одобрять.
Человечество недобрало.
А теперь желает добрать.
Впервые в людской истории
У каждого есть история.
История личная эта
Называется — анкета.
Как Плутарх за Солона,
Описываешь сам
И материнское лоно,
И дальнейший взлет к небесам.
Берешь этот листочек,
Где все меньше вопросов,
И тонкие линии точек
Покрываешь словами.
Ежели в грядущем
Человечество соскучится,
Оно прочитает
Твои ответы,
А ежели в грядущем
Человечество озябнет,
Оно истопит
Анкетами печку.
«Что за необычная зима!..»
Что за необычная зима!
Все провозглашенные морозы
не коснулись ни стиха, ни прозы,
не вошли в семейства и дома
Кошки не хотят ловить мышей —
в мировой истории впервые.
Не пугают больше малышей,
не желают больше —
домовые.
Злые псы — теперь не злые псы,
и дощечка на заборе
вывешена для красы,
уберут ее, наверно, вскоре.
На турнирах в шахматы и шашки
все теперь играют в поддавки.
И пришли из рая ходоки,
чтобы наши перенять замашки.
«Жалко молодого президента…»
Жалко молодого президента:
пуля в лоб. Какая чепуха!
И супругу, ту, что разодета
Пуля в лоб — и все. А был красивый
И — богатый. И счастливый был.
За вниманье говорил спасибо.
Сдерживал свой офицерский пыл.
Стала сиротою Кэролайн,
девочка, дошкольница, малютка.
Всем властителям, всем королям
страшен черт: так, как его малюют.
Стала молодой вдовой Жаклин
Белый Дом меняет квартиранта.
Полумира властелин
упокоен крепко, аккуратно.
Компасная стрелка снова мечется
меж делений мира и войны.
Выигрыш случайный человечества
промотали сукины сыны.
Все было на авосе.
Авось был на небосе.
Все было оторви да брось.
Я уговаривал себя: не бойся.
Не в первый раз вывозит на авось.
Полуторки и те с дорог исчезли,
телеги только в лирике везут,
авось с небосем да кабы да если,
спасибо, безотказные, везут.
Пора включить их в перечень ресурсов,
я в этом не увижу пережим —
пока за рубежом дрожат, трясутся,
мы говорим: «Авось!» — и не дрожим.
«Единогласные голосования…»
Единогласные голосования,
и терпеливые колесования
голосовавших не едино,
и непочтенные седины,
и сочетание бесстрашия
на поле битвы
с воздетыми, как для молитвы,
очами (пламенно бесстыжие),
с речами (якобы душевные),
и быстренькие удушения
инаковыглядящих, инако
глядящих, слышащих и дышащих.
В бою бесстрашие, однако,
готовность хоть на пулеметы,
хоть с парашютом
не сопрягается, не вяжется,
не осмысляется, не веруется.
Еще нескоро слово скажется
о том, как это дело делается.
Дети — это лишний шанс. Второй —
данный человеку богом.
Скажем, возвращается домой
негодяй, подлец.
В дому убогом
или в мраморном дворце —
мальчик повисает на отце.
Обнимают слабые ручонки
мощный и дебелый стан.
Кажется, что слабая речонка
всей душой впадает в океан.
Я смотрю. Во все глаза гляжу —
очень много сходства нахожу.
Говорят, что дети повторяют
многие отцовские черты.
Повторяют! Но — и растворяют
в реках нежности и чистоты!
Гладит по головке негодяй
ни о чем не знающего сына.
Ласковый отцовский нагоняй
излагает сдержанно и сильно:
— Не воруй,
не лги
и не дерись.
Чистыми руками не берись
за предметы грязные.
По городу
ходит грязь.
Зараза — тоже есть.
Береги, сыночек, честь.
Береги, покуда есть.
Береги ее, сыночек, смолоду.
Смотрят мутные его глаза
в чистые глаза ребенка.
Капает отцовская слеза
на дрожащую ручонку.
В этой басне нет идей,
а мораль у ней такая:
вы решаете судьбу людей?
Спрашивайте про детей,
узнавайте про детей
нет ли сыновей у негодяя.
«Полюбил своей хладной душой…»
Полюбил своей хладной душой,
то есть был услужлив и верен,
знал, докуда за ней бы дошел,
где бы бросил, если велено.
Все же это была любовь,
чувство, страсть были в этом все же,
и она была подороже
чувства, страсти всякой любой.
Полюбил и ждал от нее
той же верности, той же страсти
в тех же рамках закона и власти,
регулирующих бытие.
«А ты по-прежнему точен…»
