Роберт Рождественский - Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе

Флаг поднимался медленно и верно.
И знал,
что взгляды всех сейчас —
на нем!
Он наши лица
                    осветил мгновенно
земным огнем.
Трепещущим огнем.
Он сразу же
                метели стал перечить.
Молчал.
(А нам казалось, что – звенит!)
Он, складки распрямляя,
                                 будто плечи,
над нашей головой
всходил в зенит…
Стояли мы,
немея от восторга,
смотрели,
             как он бьется на ветру.
И было ясно:
флаг сюда —
надолго!
Ему
     такое место —
по нутру!..

И знали мы:
среди торосов грузных
у флага будет каждый на виду.
Он не потерпит
шкурников и трусов,
поможет,
если попадешь в беду.
Не сдаст,
не упадет
            и не остынет,
бунтующий,
разлившийся в глазах.

…Ну, вот и все.
Конец тебе,
               пустыня!
Конец тебе,
               безмолвье!
Грянул залп.

Понимаешь,
трудно говорить мне с тобой:
в целом городе у вас —
                               ни снежинки.
В белых фартучках
                          школьницы идут
                                                 гурьбой,
и цветы продаются на Дзержинке.
Там у вас – деревья в листве…
А у нас, —
за версту,
            наверное,
                        слышно, —
будто кожа новая,
поскрипывает наст,
а в субботу будет кросс
лыжный…

Письма очень долго идут.
Не сердись.

Почту обвинять
                     не годится…
Рассказали мне:
жил один влюбленный радист
до войны на острове Диксон.
Рассказали мне:
                     был он
не слишком смел
и любви привык
                      сторониться.
А когда пришла она,
                           никак не умел
с девушкой-радисткой
                             объясниться…
Но однажды
в вихре приказов и смет,
график передачи ломая,
выбил он:
«ЦЕЛУЮ!»
И принял в ответ:
«Что передаешь?
Не понимаю…»

Предпоследним словом
                                себя обозвав,
парень объясненья не бросил.
Поцелуй
восьмерками зашифровав,
он отстукал
«ВОСЕМЬДЕСЯТ ВОСЕМЬ!»
Разговор дальнейший
был полон огня:
«Милая,
пойми человека!
«Восемьдесят восемь!»
Как слышно меня?
«Восемьдесят восемь!»
Проверка».

Он выстукивал восьмерки
                                   упорно и зло.
Днем и ночью.
В зиму и в осень.
Он выстукивал,
                     пока
в ответ не пришло:

«Понимаю,
восемьдесят восемь!..»
Я не знаю,
              может,
все было не так.
Может —
более обыденно
                     пресно…
Только верю твердо:
жил такой чудак!
Мне в другое верить
неинтересно…

Вот и я
молчание
            не в силах терпеть!
И в холодную небесную просинь
сердцем
           выстукиваю
                           тебе:
«Милая!
Восемьдесят восемь!..»
Слышишь?
Эту цифру я молнией шлю.
Мчать ей
            через горы и реки…
Восемьдесят восемь!
Очень люблю.
Восемьдесят восемь!
Навеки.

Мне сегодня показалось,
                                 словно
тишина,
тугая и густая,
страшным грохотом
                           была разломана
и из океана
горы
встали!
Встал хребет почти до небосвода,
огляделся,
             тяжело вздыхая,
и заговорил,
морскую воду
с каменного тела
                      отряхая:
сколько помню я себя —
ни разу
на вершинах,
                  темных и тенистых,
не бывали
ваши альпинисты,
не ступали
ваши водолазы.

Над моими склонами
                            неслышно
ходят рыбы
               легкими стадами.
Водоросли медленно колышут
синими
густыми бородами.
Бродят неуверенно и немо
зыбкие,
кисельные медузы.

Надо мною
вместо глыбы
                  неба
океан лежит
                великим грузом.
Эту тяжесть подперев руками,
я стою,
крутую выгнув спину.
Снизу мне дрейфующие льдины
кажутся
          большими облаками.

Не хочу,
чтоб жизнь без цели гасла!
Жду,
наверное, миллионный день я,
чтобы вам
отдать свои богатства;
чтобы вы
пришли в мои владенья…
Я —
ровесник вашего Урала!
Я уже ущельями
                      разорван…
Приходите!
Подарю вам зерна
драгоценного,
                  как жизнь,
                                урана…
Приходите!
Говорю, как старший.
Вас
     зову
          не за подачкой тощей…
Я раскрою
              угольные толщи
(вам
     такое
и не снилось даже!).
Вашим домом стану и оплотом,
подарю вам
                золотые жилы…
Хватит
         спину мне царапать лотом!
Присылайте помудрей
                              машины!
Я
своею каменною грудью
вас от всех опасностей
                              прикрою,
напою вас собственною кровью…
Присылайте умные орудья.

Жаль, что нет пока
                          таких орудий.
Их еще выдумывают
люди.

А слышала ли ты, что он —
                                      горячий?..
Вмиг освистав торосистые пики,

метели покуражатся
                          и спрячут
все вехи,
все привычные тропинки.
По насту —
он невозмутимо гладок,
по снегу —
он тяжел и слишком тих —
гидрологи
             выходят из палаток,
и ночь
неслышно принимает их.
Гидрологи выходят напевая.
И никого на помощь не зовут,
горячими руками согревая
лебедочную
                злую синеву…
Когда бураны начисто ломают
людской покой
и грузы тяжелы —
ребята раздеваются
                          до маек,
спасаясь от невиданной жары!..
Чернеет в лунке круглая вода.
Свет фонаря задумчив и рассеян…
Обычная работа.
Как всегда.
Медлительная ночь…
Горячий Север!

Мы ящиков не выбираем полегче.
Натружены руки.
Оттянуты плечи.
Не гнутся,
но кажутся ватными
                           пальцы.

Упасть бы сейчас
и в снегу отоспаться!
На десять минут бы!
На десять…

Но снова,
палаточный город
                        собой сотрясая,

врывается слово,
взрывается слово:
«АВРАЛ!»

…Очень медленно
                        движутся
                                    сани.
Как будто стальные.
Как будто из камня.
Скрипя,
          подаваясь почти незаметно, —
то плавно,
а то вдруг толчками,
                           рывками, —
еще на полметра.
Еще на полметра…
А снег под ногами
                         предательски порист.
И лезем мы,
на руки яростно дуя,
шатаясь,
проваливаясь по пояс,
по ровному полю,
                        как в гору крутую.
Холодное солнце
                       идет небесами…
Глаза застилает.
Дышать уже нечем.
Оттянуты руки.
Натружены плечи.
Но движутся сани.
Но движутся сани!

…Мне долго еще будет сниться такое:
нежданной
приходит Большая Работа.
Полундра! —
и мы поднимаемся с коек.
Аврал!—
и рубахи дымятся
                        от пота.

Дежурный закричал:
– Скорей сюда!
Мираж!
          смотрите!
Все сюда!
Скорей!.. —
И резко отодвинута еда.
И мы вываливаемся из дверей.

Я ждал всего.
Я был готов к любому:
к цветам и пальмам
                          в несколько рядов,
к журчащему прибою голубому,
к воздушным башням
                             древних городов.
Ведь я читал,
как над песком
бесстыдно
вставали
           эти памятники лжи.
Ведь я читал,
как жителей пустыни
с дороги уводили
                       миражи…
Ведь я читал,
ведь я об этом знаю:
слепящим днем,
как в полной темноте,
шагали
люди,
        солнце проклиная,
брели
к несуществующей воде.

Но здесь…
– Да где мираж?!
– А очень просто.
Туда смотри!..

Я замер,
поражен:
на горизонте
                 плавали
                            торосы
вторым,
не очень ясным этажом.
Они переливались
                         и дрожали…

Я был готов к любому.
Ждал всего…
Но Арктика!
Ты даже
           миражами
обманывать
не хочешь никого.