Сергей Михалков - Стихи о войне

Фронтовик домой приехал.
С фронта. В отпуск. На семь дней.
Больше года он не видел
Ни жены и ни детей.

Фронтовик домой приехал.
Снял шинель и сапоги,
Потемневшую портянку
Снял с натоптанной ноги.
Лег в кровать под одеяло,
В доме теплом и родном,
И уснул коротким, чутким,
Фронтовым тревожным сном.

И ему приснилось ночью,
Что на поле боя он,
Что опять во фланг фашистам
Вышел третий батальон,
И опять его товарищ —
Неразлучный автомат —
Бьет по выцветшим шинелям
Наступающих солдат.

Человеку бой приснился,
И проснулся он в поту.
Ничего не понимая,
Он вгляделся в темноту.
И, увидев очертанья
Шкафа, стула и стола,
Вспомнил дальнюю дорогу,
Что до дома довела;
Вспомнил встречи фронтовые,
Боевых своих друзей,
Молодых артиллеристов
С дальнобойных батарей;
Вспомнил песню про Каховку,
Вспомнил ночи у Днепра…
И с открытыми глазами
Провалялся до утра…

Фронтовик домой приехал…

Он к нам приехал в часть из Сталинграда,
Мобилизованный амбулаторный врач.
У нас он в первый раз
Услышал свист снаряда,
Упавшего у пригородных дач.
Шинель на нем сидела мешковато,
С опаскою носил он пистолет.
И говорил: – Из белого халата
Не вылезал я восемнадцать лет!
К шинели я привыкну, несомненно,
И буду здесь с другими наравне,
Но у меня характер невоенный,
Хоть всей душой
Я с вами на войне.
В суровом гуле грозных эскадрилий
Дни проходили в боевом строю.
С передовых позиций привозили
Героев, обескровленных в бою.
И он работал, рук не покладая,
Без отдыха у белого стола,
Порою на ходу обед глотая,
Который санитарка принесла.
В такие дни он говорил: – Я знаю,
Работаю, не сплю – не я один.
Мы на войне. Я долг свой выполняю
Как врач и как советский гражданин.
Однажды ночью привезли сапера,
Сапер тот был почти без чувств, без сил.
На все смотрел он безучастным взором
И ничего не ждал и не просил.
Склонилась санитарка к изголовью:
– Он умирает! – Нет, он будет жить!
В бою с врагами истекал он кровью,
Так нам ли кровью нашей дорожить?
И засучил хирург рукав халата,
Без колебанья руку обнажил
И отдал кровь советскому солдату,
Чтоб ожил он и снова с нами жил.
И кровь врача влилась герою в вены —
И сердце вздрогнуло, вернув себе свой такт.
А врач сказал: – Я человек военный,
Но поступил бы каждый точно так!

…У немца в работницах полька жила.
Иссохла в неволе. Слегла. Умерла.
Сломил ее каторжный труд…

Гораздо выносливей русский народ.
И за руку немец Марусю берет,
Сказав коменданту: «Зер гут».

Так вот для чего отобрали врачи
Четырнадцать из тридцати!

Никто не услышит – кричи не кричи,
Никто не придет, чтоб спасти.
Беги не беги – никуда не сбежать,
Собаками будут травить.
Здесь некому русское слово сказать,
Чтоб тяжкое горе излить.

От зорьки до зорьки, с темна до темна
Маруся работать должна.
Повсюду она и повсюду одна,
А ночью, когда не нужна,
Приляжет Маруся, прикроет глаза,
И вот он – дотронься рукой —
Родительский дом, и склонилась лоза,
Качаясь над тихой рекой…

И слышит Маруся, как лошадь куют,
Как стадо мычит за селом…
И слезы от самого сердца встают,
Становятся в горле колом.

Над городом Кельном, ловя самолет,
Сошлись и скрестились лучи.
Для фронта немецкий военный завод
Работает в темной ночи.
Хозяева спят. А Маруся не спит,
Садится она за письмо.
И ржавое перышко тихо скрипит
И пишет, и пишет само:

«Из города Кельна на Рейне-реке
Пишу я в Россию письмо.
Здесь русские люди на левой руке
Позорное носят клеймо.

Родные мои! Дорогие мои!
О, если бы только могла —
От немца зимой бы босая ушла
И хлеба куска не взяла.
Он горек, он проклят, не лезет он в рот
С немецким названием «брот».

Родные мои! Дорогие мои!
О, если бы только могла,
Я город бы этот на Рейне сожгла,
Чтоб все в нем сгорело дотла!

Я слышу воздушной тревоги сигнал.
В окне ослепительный свет —
Уже освещен за кварталом квартал
Огнями советских ракет.
Я смерти своей не боюсь. Не спешу.
Я это письмо допишу…

Я слышу сначала пронзительный свист,
Потом оглушительный гром.
Мне хочется крикнуть:
«Сюда! Здесь – фашист!
Разбей скорей этот дом!»
Мне голову лучше в обломках сложить,
Чем немцу служить и в невольницах жить!..

Ни марки, ни штемпеля нету на нем, —
Письмо от Маруси дошло.
Оно потемнело, как будто огнем
Бумажный листок обожгло.

Быть может, его полицейские жгли,
Но ветром его унесло,
Быть может, его в облаках пронесли,
Укрыв под стальное крыло…

Осталось пять минут до смерти,
Трещит под фрицем талый лед.
В последний раз невесте Берте
Солдат привет прощальный шлет.

И в полынье встречая фрица,
Гремя железом ржавых лат,
Встает со дна тевтонский рыцарь
И говорит: «Постой, солдат!

Скажи, потомок, неужели
Германцы, родичи мои,
За семь веков не поумнели
И с русскими ведут бои?

Меня на льду славяне били,
Теперь тебя славяне бьют.
Вы что, историю забыли?
Теперь ее не признают?»

Был глухо слышен голос фрица,
Уже идущего под лед:
– Нам у истории учиться
Безумный фюрер не дает!

В школьный класс приводят Фрица,
Начинает Фриц учиться.
«Существует шар земной
Для Германии одной!»

«Бомбы делаются разные:
Есть простые, есть заразные!»
«Гейне не было и нет.
Геббельс – лучший наш поэт!»

Получив образование,
Поступает тот юнец
В гитлеровский фонд Германии
Как законченный подлец.

Он готов с разбойным свистом
На убийства и грабеж.
Опираются фашисты
На такую молодежь.

На посту своем привычном —
Он служил в Аэрофлоте,
Был пилотом на обычном
Пассажирском самолете.

Молчалив и в деле точен,
Вылетал он аккуратно
В свой обычный рейс на Сочи
И потом в Москву обратно.

В темноте бессвездной ночи
Над землей гудят моторы.
Курс на запад держит летчик,
Светят штурману приборы.

Летчик с курса не собьется —
Курс проложен, как по нитке.
Сквозь туманы он пробьется,
Не свернет он от зенитки.

Вот на цель зашла машина,
Отбомбилась аккуратно,
Развернулась над Берлином
И в Москву летит обратно.

А внизу горят ангары,
Немцы прячутся в подвалах…
Видит штурман, что пожаров
Семь больших и восемь малых.

А внизу завод пылает,
И пожарные хлопочут,
Гитлер Гиммлера ругает,
Слушать Геббельса не хочет.

В типографиях немецких
Утром в брак сдают газету
Со статьею, что советских
Самолетов больше нету.

Как зовут? Какого званья
Этот летчик, ночь не спавший,
По особому заданью
В тыл противника летавший?

Это он летал на Сочи
На гражданском самолете,
Это он – гражданский летчик,
Что служил в Аэрофлоте.

Но теперь другие грузы
По ночам с аэродрома
Он берет, Герой Союза,
Молчаливый мой знакомый.

Есть у меня хорошие друзья,
Военной дружбой с ними связан я.
Мы вместе испытали дождь и зной,
Накрытые палаткою одной.

Как много было солнечных лучей,
Прострелянных снарядами ночей,
Как много минометного огня
В теченье ночи и в теченье дня.

Как мы лежали возле переправ
Под бомбовозами, к родной земле припав,
Как мы проскакивали на грузовиках
Под артогнем, от смерти в двух шагах.

Встречались мы на марше и в бою,
У тлеющей станицы на краю,
Встречались на минуту и на час,
И, может, иногда в последний раз.

В землянке перед боем ночевал.
Я у тебя, товарищ генерал.
И у тебя, приятель, был в гостях,
В твоих прославленных на всю страну частях.

Я видел в обстановке боевой
Тебя, мой друг, газетчик фронтовой,
Тебя, полковник, и тебя, майор,
Донбассовский воинственный шахтер.

Сейчас весна, последний тает снег,
И селезни кричат в разливах рек.
Ведут ожесточенные бои
Товарищи, приятели мои
На Южном фронте.

Товарищи мои! Я вижу вас,
От немца очищающих Донбасс,
Я слышу вас в гуденье «ястребков»
Гвардейских истребительных полков
И в шелесте захваченных знамен
Чужих разбитых танковых колонн.

И на каком бы фронте ни был я,
Со мною рядом вы, мои друзья,
На Южном фронте!