«Я к тебе уже не приду…»
Я к тебе уже не приду.
Никогда тебе не спою.
Оставайся в своём раю —
я останусь в своём аду.
Иногда лишь приснится сон:
позолота старинных книг,
за окошком — прибоя стон
и раскинувший крылья бриг.
Я бы мог за тобой пойти
в чёрный ад под вороний грай.
Только в рай не могу, прости,
потому что не верю в рай.
Наша жизнь — как прокля́тый круг
из предательств и суеты.
Иногда лишь приснится вдруг
всё, о чём говорила ты.
Выбирай тут, не выбирай —
не раздвинутся створки врат.
Да и рай твой — лишь с виду рай,
а присмотришься — тот же ад.
Я к тебе уже не приду.
Не бывать нам с тобой вдвоём.
Я останусь в своём аду.
Оставайся и ты в своём.
Иногда лишь приснится сон…
1993
«Как ты там, за рубежом…»
Как ты там, за рубежом,
у стеклянных побережий,
где февральский ветер свежий
так и лезет на рожон…
Та ли прежняя зима
в городках, где даже тюрьмы
до того миниатюрны,
что уж лучше Колыма…
Ты в моём проходишь сне
мостовой черногранитной
за новёхонькой границей
в новорожденной стране.
Взять нагрянуть невпопад
в город вычурный и тесный
под готически отвесный
прибалтийский снегопад.
Ты откинешь капюшон,
на меня с улыбкой глядя.
Растолкуй мне, бога ради:
кто из нас за рубежом?
1994
Так неистово светла
грань весеннего стекла,
что хотел бы жизнь растратить —
да растрачена дотла!
Четвертованная грусть.
Четвертованная Русь.
Я к тебе через границу
и ползком не проберусь.
Кружевные берега
да непрочные снега —
всё как есть перечеркнула
полосатая слега[15].
Вот и водка налита,
да какая-то не та:
вроде пробую напиться —
не выходит ни черта.
Колобродит у окна
одичалая весна.
Впору гибнуть за Отчизну,
хоть и бывшая она…
1993
«Счастье, выглянув едва…»
Счастье, выглянув едва,
обернулось пьяным бредом.
То ли предали слова,
то ли я кого-то предал.
Цве́та крови и чернил
грязь и ржавчина в горниле.
То ль кого похоронил,
то ль меня похоронили.
Безнадёжное «зеро».
Где же адская бумага,
петушиное перо,
опереточная шпага?
Год любви любой ценой —
вот и всё, о чём просил бы.
Как ты выдуман, Хромой,
беспощадно и красиво!
1980
«Точно не твою судьбу, но чью-то…»
Точно не твою судьбу, но чью-то
одарил Господь, попутал бес.
Краткое, свершившееся чудо.
Больше не предвидится чудес.
Говори что надо и не надо,
только о случившемся молчи.
В чёрном кофе кубик рафинада —
белый домик раствори в ночи.
1997
Пересыпан городок
снегом, будто нафталином.
Утро зимнее, пошли нам
лучезарный колобок.
После вьюжных веретён
пусть мигнёт румяным веком,
по заоблачным сусекам
добрым Боженькой метён.
2003
Идите к чёрту, господа,
прямыми стройными рядами —
и возраст вашими годами
не измеряйте никогда!
Нам, слава богу, не до вас,
когда мы, рук не разнимая,
глазеем на январский вяз,
а он цветёт, как вишня в мае.
2002
«И постигаешь в размышленьи праздном…»
И постигаешь в размышленьи праздном,
что чувство, полыхнувшее из тьмы,
сравнимо лишь со старческим маразмом,
когда и впрямь становимся детьми.
Прилично ли, скажите, в наши годы
по скверу, взявшись за руки, брести,
где скалят зубы взрослые уроды,
которым часто нет и двадцати?
2008
«Нет, никогда уж нам не стать…»
Нет, никогда уж нам не стать
ни патриархом, ни матроной:
пропустишь миг определённый —
и возраста не наверстать.
Нужна особенная стать,
авторитет, по крайней мере,
учить на собственном примере,
как можно этакими стать.
2004
«Ещё жива отзывчивая плоть…»
Ещё жива отзывчивая плоть.
Ещё чудит, петляет колея.
Поистине всемилостив Господь,
когда щадит такую тварь, как я.
Самовлюблённый жадный упырёк,
что я творил! И что я говорил!
А Он меня не только уберёг —
Он мне с тобою встречу подарил.
1997
Моя пятидесятая весна
перебирает ивовые плети,
как будто на пятидесятилетье
неладное задумала она:
«Вот эта розга, — пробует, — длинна,
та — коротка, а тоненькие эти
и вовсе не откликнутся в поэте…
Когда бы в молодые времена!»
2000
Метафора — намёк
на то, что всё похоже:
и ветреный денёк,
и рваная рогожа,
и рожей за пенёк
задевший друг Серёжа
везде одно и то же,
а нам и невдомёк.
2009
«Человек интересен, когда ему нечего делать…»
Человек интересен, когда ему нечего делать,
а иначе он скучен и прост, как деталь агрегата:
вычитает из ста восемнадцати семьдесят девять,
отправляется спать поздновато, встаёт рановато,
исправляет косилку, поскольку грядёт косовица[16],
сочиняет статью о полезных сортах маринада.
И кончается жизнь. И не то чтобы там удавиться,
а подумать-то некогда: «На фиг мне всё это надо?»
2010
«Согласно индийским гультяям…»
Согласно индийским гультяям[17],
любое деяние — зло.
А я уродился лентяем —
и, стало быть, мне повезло.
И, стало быть, спрошенный небом,
скажу, незапятнанно бел:
«Не брал. Не участвовал. Не был.
Нескладные песенки пел».
2003
Не давать им пряников!
Отхлестать орешником!
Из-за этих праведников
я считаюсь грешником!
Повстречаешь — тресни-ка
в лоб зелейной скляницей!
Из-за этих трезвенников
я считаюсь пьяницей!
Стих утоплен в вермутах.
Стро́ки — нищета и сушь.
Из-за этих лермонтовых
я и не считаюсь уж!
1995
Звуки пошли не те —
глу́хи, невнятны, ту́пы.
Яблоки в темноте
падают — словно трупы.
Вот и сижу в саду,
внемля недобрым звукам.
Скоро ведь упаду
с тем же коротким стуком.
2003
Проспект — и ни единого мента,
хотя обычно по менту на рыло.
Остолбенел. Накрыла немота.
Потом надежда робкая накрыла.
Неужто впрямь? Неужто белокрыло
взбурлило небо, и легла, крута,
архангела разящая пята?
Слабо́ легавым против Гавриила.
Его пята — надгробная плита.
А ты мне что намедни говорила?
Мол, не молись, не выйдет ни черта…
Ты погляди, какая лепота!
И улица лежит, не пронята
ни трелию, ни топотом мента.
1997
