у него,
много ли острых углов?
Я знаю – оно уникально.
То как раз, чего я хотела.
Когда я тихо готовлю, чувствую,
как оно смотрит, смотрит – и мыслит.
«Та ли она, которой я нужен,
Избранная мною —
она, со шрамом и тенью в подглазьях?
Она отмеривает муку, отбрасывает излишки,
Повинуясь строгому ряду правил, правил
и правил.
Это – оно, мое Благовещенье? Точно?
Господи, смех-то какой!»
Но оно все никак не прекратит шевелиться.
Кажется, хочет ко мне.
Я бы не отказалась, будь у него кости.
Пуговки из перламутра.
Я не требую многого в этот мой день рождения —
В конце-то концов, и жива я буквально чудом.
Я б убила себя с наслажденьем —
любым из возможных вариантов.
А теперь шевелится завеса,
словно занавес театральный.
Демонические атласы в окне январском белы,
Как пеленки в детской кроватке, и блистают
дыханием мертвым. О, слоновая кость!
А может быть, это бивень?
Или дух, заключенный в колонну?
Ну, видишь же: правда, мне все равно, что там.
Может, тебе вовсе мне ничего не дарить?
Не стесняйся, мне все равно —
пусть даже и мелочь.
Не сердись, я готова к любой ненормальности.
Сядем рядком, начнем любоваться блеском идеи,
Лоском, зеркальностью отражений…
Давай устроим на нем последнюю трапезу —
как на тарелке больничной.
Понимаю, почему ты его мне не даришь:
Тебе страшно.
Мир разорвется в крике, твой мозг —
вместе с ним,
Подавлен, унижен этим щитом древним,
Чудом для правнуков наших.
Ничего не случится. Не бойся.
Я просто возьму свой подарок – и отойду тихонько.
Ты не услышишь даже шуршанья бумаги,
когда я его разверну,
Ни ленточек, на пол упавших,
ни вскрика в финале —
Не надо приписывать мне намеренья такие.
Если б ты знал, сколько дней убивали меня завесы.
Это тебе они – так, ничего, прозрачность
и чистый воздух.
Но, господи боже, облака так похожи на вату,
Их армии, армии углекислого газа.
Нежно вдыхаю, нежно,
Вены свои невидимками наполняя, миллионом
Возможных зарубок, что отметят годы моей жизни.
На торжество в серебро ты оделся.
Счетная машина,
Неужто тебе столь сложно просто оставить что-то
в покое – полностью и целиком?
Неужто на каждый листок ты обязан свой штамп
лиловый поставить?
Убить все, что можно убить?
Сегодня хочу я лишь одного —
и один ты дать его можешь.
Оно стоит у окна, огромное, словно небо,
Дышит в постели моей – холодном,
мертвом центре Вселенной,
Где разделенные жизни сливаются и застывают
в истории общей.
Не присылай мне его по почте, палец за пальцем,
Не говори словами! Мне уже шестьдесят стукнет,
Пока дойдет последняя часть – я буду слишком
слаба, чтоб в ход пустить твой подарок.
Просто откинь завесу, завесу, завесу.
Если б за ней оказалась смерть,
Я б восхищалась глубокой ее серьезностью
и глазами вневременными.
Я бы знала: теперь ты серьезен.
Благородный бы вышел подарок —
в самый раз мне на день рождения.
Нож не вскрывал бы коробку – он бы вонзился,
Чистый и честный, как крик младенца,
И Вселенная бы отступила.
Любовь моя, мир внезапно
Поворот совершает и цвет обретает.
Стручки ракитника,
Словно хвостики уличных крыс,
Рассекают свет фонарей в девять утра.
Арктика.
Маленький черный кружок,
Поросший блестящими, шелковистыми
травами – детскими волосами.
В воздухе пахнет листвой,
Мягко, приятно,
И аромат обнимает меня любовно.
Я тепла и румяна,
Наверное, так растолстела, что просто жуть.
Я идиотски счастлива,
Мои резиновые сапожки
Шлепают по прекрасной, красной земле.
Это – моя собственность.
Дважды в день
Гуляю по ней я, шпионю
За варварским падубом,
за его синевато-зелеными,
Острыми листьями – просто железо —
И за строем старых трупов.
Люблю их,
Люблю, как историю.
Яблоки – золотые,
Можешь представить?
Семь десятков моих деревьев
Держат шары свои, золотисто-румяные,
В густом сером супе смерти.
Миллионы их золотых листьев —
Металлические, бездыханные.
Любовь. Целибат.
Одна я, одна
Гуляю, мокра по пояс.
Золото незаменимое
Кровоточит и становится глубже,
как пасть Фермопил.
Если б луна улыбнулась, вы стали бы очень похожи.
От тебя исходит точь-в-точь такое же ощущенье:
Красивый, но смертоносный.
Вы оба – спецы по части легкости восприятия,
Но распахнутый рот луны рыдает по миру,
а твой – равнодушен.
Главный твой дар – обращать все живое в камень.
Просыпаюсь – а я в мавзолее, и ты уже там,
Пальцами барабанишь по мраморному столу,
ищешь свои сигареты,
По-женски язвительный, но без нервозности женской,
Задыхаясь от жажды высказать то,
на что не смогу я ответить.
Над подданными своими издевается и луна,
Но она хоть днем нелепа и безопасна.
Следы твоего раздраженья,
