желтеет надо мной
Скорей бы я покинул этот парк,
где мальчик молча писает в фонтан,
Всегда его две пары жирных ног
и выпяченный бронзовый живот
По вольной воле зверев и листов
По лавочкам, бегущим вдоль садов
коричневая наступает муть
огромная от бога есть слеза
Заброшенная женщина идёт
шагами, сердцем мнёт свои перчатки
В пальто её большой живот
весь обнимают трепетные складки
Я робко вызываюсь отвести
её домой, держа её под руку
в канал, в канал летит листва
и ветки, что размерами поменьше
«Большими ручками в черниле…»
Большими ручками в черниле,
сжимая папу на заре,
две светлых дочки проводили
в поход кромешный в сентябре
По разным боковым вокзалам
метается их папа счас,
они в пижамах дальше спят
а воздух комнаты, как яд
«На белом свету полуголая мушка дрожит…»
На белом свету полуголая мушка дрожит
какой удивительный день благородный
по крайней по мере оттенков протяжный лимон
от солнца нам падает прямо на прежний балкон
Цветущая ветвь винограда — не надо
так сонно свисать со стены
сегодня мы вечером выйдем сорвём и желудку подарим
твою красоту с облаков
Поделишь ты стол с ветчиной дорогою подругой
с вином измышлений и ядом от страха,
что женщина — зверь в полуголой накидке
плодами кидаясь, в твой сад от меня убежит
«Водила меня по полям эта странная злоба тупая…»
Водила меня по полям эта странная злоба тупая
Я горько бежал и я мучился рядом
Но вдруг мне когда-то в кустах оголённых
явилось явленье моей неосознанной жизни
Я понял, что бегать не нужно, тишайшая мудрость
за стол мой уселась и мясо дала мне коровье
Мне их непризнанье совсем не обидно нисколько,
ведь я знал наверно что это всё жалкие люди…
«Начинаю со всяческой риторики…»
Начинаю со всяческой риторики, хотя в начале, конечно же, необходимо представить себе, о чём собираюсь писать. И от какого лица: от своего или же от автора, не вмешиваясь. Сказывается большой пропуск в сочинительстве, чего не воротишь. Интересно, какие же стихи были у Альфреда Жарри? Что-то часто появились в моих вещах все эти витают, проплывают, идёт, лежит, их, все, всё и т. д. Не говорит ли это о том, что уже у меня появился свой излюбленный набор штампов, и уже их надо выбросить, т. е. надо начать всё сначала, вернуться к своему воображению, заставить его всё себе представить, как это в природе — закрывая глаза и писать, забывши те самые законы, что для себя открыл с таким трудом.
Вижу я, что написать первые стихи совсем этого мало. Это может быть и случайной удачей. А вот написать вторые труднее — надо преодолеть первые и так, очевидно, без конца. Останется тот, кто выдержит до конца весь путь. Но как трудно писать — будучи уверен, что все поэты и все художники в сущности шифровальщики, если не шарлатаны, они зашифровывают простое, превращают его в непонятное сложное, а уж красивое или нет, то нельзя этого сказать. Всякий знает, что, будучи смертным, бессмысленно что-либо делать. Какие стихи, когда не знаешь, будет ли мир существовать ещё десять лет. Бог его знает, вроде, он будет существовать. Но в любом случае — поэтическая слава недолговечна. И если даже в лучшем случае несколько поколений читателей, весьма небольшое их количество, сочтут тебя забавным, то много ли это. Сколько было разнообразных имён и сколько их есть ещё. Поэзия только средство жить, а не что иное. И чуть больше тщеславия, чем у других. Всегда находятся пылкие люди, готовые последовать примеру Ван-Гогов и Хлебниковых. Даже если заранее таковы виды.
Но что это я вместо того, чтоб пытаться писать стихи, занялся банальными рассуждениями. Давно всё решено, давно известно. Сиди да копайся понемножку в своих бумагах.
«Картинки маленьких кусочков…»
Картинки маленьких кусочков
Лужок пространный и пустой
А за кустом лежит на солнце
пастух с роскошной головой
Две пары низеньких овец
зубами дёргают траву роскошную
Вблизи текающий ручей
шумит работой своей спешною
Растение «пли-плип» шумит
листвой тяжёлой своей коркою
Собака складная бежит
из-за кустов с перегородкою
«Привянет свечкин парафин…»
Привянет свечкин парафин
и кожа юноши потухнет
и блуза белая вздохнёт
трёхстами складок и загадок
и с длинной шеей на плечо
другая голова склонится
и закричит в своём углу
из клетки шуточная птица
Вздохнёт ячмень в своём окне
Три раза всколыхнётся просо
и яблоко на том столе
другим куском перевернётся
«У мелких сизых сыновей…»
У мелких сизых сыновей
расширенных голов сверкает темя
Шары песочные кружит
на месте серых пляжа время
подходит лодочная тень
и голова определяет
какой сегодня день
над этой личностью летает
но зарослей приятна лень
и лодка в них изнемогает
«Вот в расчёте возраста мельничных колёс…»
Вот в расчёте возраста мельничных колёс
стук изнемогающий хладный день принёс
Всё уже развеяно… сырость залегла
Утюги чугунные спят вокруг стола…
Девушка помощница уж уходит в пять
и ложится сразу же, по рассказам, спать
А наутро в комнате на окне вода
от забытой лужицы примет форму льда
Манекены старые содержат в зубах
платья полуженские, жир мужских рубах
А табличка падает, падает рука
