Ознакомительная версия.
Таков был жизненный путь к роковому сентябрю. С начала года всевозможные беды одолевали члена совета главноуправляющего торговым мореплаванием и портами, статского советника Горенко, месяц за месяцем, как ветхозаветного Иова, наверняка развив, в конце концов, как и у библейского страдальца, мятежную нетерпимость, недопустимую в его положении. И в момент очередного накала общественных страстей нервы в нужный момент не выдержали, хотя предпринятый демарш вышел нелепостью чистой воды. А последствия этой нелепой ссоры с великим князем, покровителем и меценатом, были ужасны! Если всякое великое историческое событие народная мудрость сравнивает с рубкой леса, во время которой щепки летят, то Андрей Антонович в разворачивающейся грандиозной эпопее Великой забастовки и «дарования свобод» был одной из таких несчастных щепок, нечаянно отлетевшей весьма и весьма далеко. Конечно, в любом случае, в качестве чиновника управления морской торговли ему оставалось пребывать вместе со всеми сотрудниками Александра Михайловича чуть более месяца, но служебные зигзаги вроде реорганизации всегда оставляют время и возможности для различных карьерных манёвров. А так в будущем была полная неопределённость.
В Евпаторию, разумеется, немедленно была отправлена телеграмма. Инна Эразмовна срочно вернулась в Царское Село и… «семья распалась».
Как уже говорилось, переезд Инны Эразмовны на осенне-зимний сезон 1905/1906 годов из Царского Села в Евпаторию был вызван пошатнувшимся здоровьем старшего сына и болезнью старшей дочери, а вовсе не разрывом с мужем. И, конечно, речь не шла об оставлении Царского Села навсегда. В семье Горенко, над которой тяготело чахоточное проклятье, вынужденные временные разъезды супругов уже случались, но к «распаду» не привели.
Безусловно, в 1905 году в отношениях Андрея Антоновича и Инны Эразмовны присутствовал весомый деструктивный фактор: Елена Страннолюбская. Но Андрей Антонович и раньше не блистал семейными добродетелями. К тому же эта его связь тянулась уже больше года и острота переживаний у всех участников любовного треугольника (55-летнего Андрея Антоновича, 49-летней Инны Эразмовны и 44-летней Елены Ивановны) не могла не притупиться. По крайней мере, без вмешательства внешних потрясений жизнь Андрея Антоновича «на два дома» почти наверняка длилась бы вплоть до отбытия какой-либо из сторон в иной мир.
Ведь он до конца дней так и не озаботился разводом с женой!
И понятно, почему: третий церковный брак даже в случае вдовства, по слову св. Василия Великого, «не составляется по закону» («На таковые дела взираем как на нечистоты в Церкви, но всенародному осуждению оных не подвергаем, как лучшие, нежели распутное любодеяние»). А вздумай он затеять официальный развод, на него как на сторону заведомо и очевидно виновную (ибо у Инны Эразмовны зримых любовников не водилось) просто наложили бы вечное прещение на брак со строгой епитимией впридачу. Так что иного, нежели «распутное прелюбодеяние» (то есть внебрачная связь), варианта сожительства со Страннолюбской у Андрея Антоновича de jure просто не было – вне зависимости от того, жила ли его законная жена совместно в Царском Селе или отдельно от мужа в Евпатории.
«Семья распалась», как пишет и Ахматова, не из-за Страннолюбской, не из-за возникшей у Инны Эразмовны необходимости провести с детьми осень и зиму в Крыму, не из-за цусимских потрясений или потрясений домашних, в которых она, Ахматова, сама же и была повинна. «Семья распалась» из-за того, что «отец “не сошелся характером” с великим князем Александром Михайловичем и подал в отставку». То есть до конца сентября 1905 года «семья», при всех невзгодах, конфликтах и переездах, всё-таки была, а уже с октября никакой «семьи» не было: «Все мы больше никогда не жили вместе».
Понятно, что имеется в виду необратимый «распад» личных отношений между матерью и отцом из-за какой-то страшной ссоры в канун карьерной катастрофы, настигшей Андрея Антоновича. Формально, повторим, брачный союз родителей Ахматовой оставался незыблем вплоть до кончины отца в 1915 году. Такое несовпадение буквы закона с реальным положением вещей будет постоянной причиной разных драматических коллизий, как в её собственной жизни, так и в жизни братьев и сестёр, возобновивших вскоре общение с отцом. Но сами супруги Горенко после сентябрьского объяснения в доме Соколовского не встречались (насколько можно судить по биографическим материалам) никогда в жизни! Подробностей этой печальной сцены не сохранилось (и, думается, к лучшему!) Известно только, что Андрей Антонович был моментально разорён внезапной отставкой дотла. Это доказывает откровенно бедственное состояние его детей в евпаторийскую зиму и весну 1905–1906 годов. Ведь, по словам младшего сына, Андрей Антонович был «плохой муж, но хороший отец». О дуре-жене после скандала и разрыва можно знать не хотеть: пусть живёт, как умеет, хоть с голоду помрёт! Но «хороший отец» не может подобным образом «позабыть» и о детях. Ссоры ссорами, но регулярные денежные вспомоществования «хороший отец» всегда найдёт способ своим детям передать: живите пока вдоволь, а уж потом разберёмся… А дети статского советника Горенко бедствовали так, что жили вместе с матерью «впроголодь» (Виктор Горенко). Ахматова же, излагая своему первому биографу Аманде Хейт обстоятельства переезда из Царского Села в Крым, формулировала:
…Отец, выйдя в отставку, собирался поселиться в Петербурге, а мать с детьми уехала на юг, в Евпаторию. Теперь стала остро ощущаться нехватка денег.
Другое свидетельство Ахматовой, пытавшейся оправдать отца, разъяснив неизбежность его действий в 1905 году, вышло ещё страшнее:
Папа вышел в отставку, стал получать только пенсию и потому решил отправить семью в провинцию.
Всё это значит, что дела самого статского советника в это время были ужасны. Ему оставалось только в тоске и позоре затаиться от всех под надёжным крылом беззаветно преданной ему Елены Страннолюбской, зализывать раны и понемногу осваиваться в своей новой, третьей по счёту, жизни. А Инна Эразмовна, вернувшись в Евпаторию, объявила приступившей к ней Ахматовой, что «семья распалась», что «барская квартира» в доме Соколовского на Бульварной ликвидирована и возвращаться в Царское Село уже некуда.
Евпаторийский плен – «Дни свобод» – Революция 1905–1906 годов – В мире грёз – Стихотворчество – Разрушение иллюзий – Занятия с репетитором – Анна Вакар – Возвращение Инны Штейн – Из Евпатории в Киев – Награда В. В. Голенищева-Кутузова.
Полгода, с октября 1905-го по май 1906-го, слились в жизни Ахматовой в один и тот же день. Ближе к полудню она отправлялась в путь: вверх по Александровской, мимо Земской управы направо, по Лазаревской, почти до мечети, и там налево… Впрочем, иногда она спускалась вниз и шла по набережной, вдоль моря, в сторону старой городской пристани (там тоже надо было налево, пересекая бульвары). На почте Ахматова спрашивала письмо от Голенищева-Кутузова. Письма почему-то не оказывалось, и она отправлялась восвояси, недоумённо размышляя о таком странном происшествии. Размышлениям отводилась вторая половина дня, которую она проводила, гуляя по Шаклеевскому саду, или вдоль пляжей с другой стороны маяка: от купальни Дюльбера до купальни Таласса. Пляжи были пустынны, купальни постепенно подмерзали (несильно, впрочем, по-южному), затем так же постепенно оттаяли.
Собственно, гулять в Евпатории больше было и негде.
Город был невелик.
«Там не было железной дороги, а пароходы не могли подходить к берегу. О событиях 1905 года мы узнавали только по слухам». Про революцию, конечно, не совсем так: что-то творилось и в Евпатории, подбираясь подчас почти вплотную к дому Пасхалиди. В дни объявления «свобод» Андрей Горенко, быстро оглядевшийся в своём новом классе и завязавший знакомства, рассказывал про «беспорядки», заключавшиеся в том, что некая «депутация» гимназистов и гимназисток из обоих гимназических корпусов принесла в учительский кабинет составленную хартию вольности. Только что назначенный новый директор Зельницкий свирепствовал, взявшись за увольнения неблагонадежных учеников: безбожно занижал оценки сам и требовал того же от подопечных учителей. Но, в общем, Андрей был доволен Евпаторийской гимназией, и древними языками, и историей, и собирался подавать, как хотел и в Царском Селе, заявку на поступление на историко-филологический факультет Петербургского университета. Слушая его, Инна Эразмовна монотонно тарабанила пальцами по столу. Тарабанила она так все полгода. Однажды на непрерывный стук пришли с обыском. По всему городу, усеянному прокламациями, искали подпольный типографский станок, а кто-то из соседей проявил бдительность…
Было понятно, что повсюду творились страсти, страна шла вразнос. Сразу вслед за «вольностями» революционеры, прозевавшие Великую забастовку, стали лихорадочно навёрстывать упущенное, пытаясь создать мятежные народные «Советы». В ответ вспыхивали погромы, то тут, то там пытались бить евреев и тех, «кто в очках», главных смутьянов. Но смута не переводилась – и в эшелонах, идущих из Манчжурии, и на Чёрном море. В ноябре в Севастополе некий ненормальный капитан 2 ранга попытался именем «Советов» взять на себя командование флотом, и был морской бой. В декабре в Москве дошло до уличных баррикад, захвата вокзалов и заводов. Была большая стрельба на Пресне, в Симоновской слободе, Бутырках, Замоскворечье – с пушками, пулемётами, при участии регулярных гвардейских частей, штурмовавших Первопрестольную как враждебный город. По всей необъятной стране полыхали большие и малые помещичьи усадьбы. Как и предполагал Николай II, колеблясь скреплять августейшей подписью виттевский «Манифест», дарованные «свободы» в российском преломлении немедленно приняли самые причудливые формы. В апреле 1906 года Витте ушёл в отставку, удержавшись в премьерском кресле всего 185 дней!
Ознакомительная версия.
