Приказ был дан шагать не в ногу Нерастолкованно нелеп Вам не прогатили дорогу, Не испекли с изюмом хлеб.
И, сняв с довольствия поротно, Дав благодарно по рогам, Вас обрекли бесповоротно Апостолическим трудам.
И тронулись, и побежали, Крича на птичьем языке, Неся заветные скрижали Брошюркой тоненькой в руке.
И растеклись по Ойкумене Тьмы жен, манипулы мужей, Чтоб тесто душ кроваво пенить Чужими пачками дрожжей.
И клеветать, и лицемерить, Пытать, прощать, казнить, плясать, Принудить всех к животной вере И руку грязную лизать...
Чтоб над ликеем и амбаром На вековечные года Прореял дьявольский лабарум Алчбы и рабского труда.
25 октября 1978 год
63.
ОСИПУ МАНДЕЛЬШТАМУ
"И у костра читает нам Петрарку..."
Тень улыбки пробежала по губам О туманный пророческий зов Обвиняется коллега Мандельштам В сочинении прелестных стихов
Мандельштам - златоуст Искупительная жертва людей В имени Вашем слышу хруст Переламываемых костей
Жизнь - неразгаданная молвь Смерть - немота пустота Ваша немецкая кровь Падает в гётев стакан
Вы рассорились с грубым веком На него замахнулись стеком Сочинитель пророк педант
Вы под милой фебовой аркой Там где ворон зловеще каркал Наизусть читали Петрарку Рифмоплет трясогузка талант
На балу в салоне в охранке В Петербурге в тюрьме на Лубянке Вас хранил белокрылый архангел От безумья коварства лжи...
"Я в мир вхожу и люди хороши..."
Из прихожей Вам калоши Принесет век-волкодав И вальяжный Макс Волошин Вас потреплет за рукав
Наше русское раздолье Наш загадочный народ "Баратынский из подполья" Вас в "Собаку" поведет
Там роскошные таланты Инсценируют грехи Там Вы выпьете "Спуманте" И попишете стихи...
И если мне придется у костра Мечтать о миске нищего приварка То Мандельштама вспомню я сперва И лишь потом Торквато и Петрарку
1 мая 1966 год
64.
ЧУДАК - В СУДАК,
КОБЕЛЬ - В КОКТЕБЕЛЬ,
А ДУРАК - НА КАРА-ДАГ.
Коктебель.
А. М. Р.
Полынный ветер скалами согрет, Сомкнувшимися будто бы на спевке. Здесь выспренно дурил жиреющий поэт, И сбрасывали вес писательские девки.
Библейские проплешины холмов Излюблены туристами в туниках. Зов Киммерии. Пыль ристалища богов... И лом бутылочный на кара-дагских пиках.
Ржаное ржанье краснорожих крикс-варакс. Желе медуз, сияньем облитое. Шепните на ухо, ясновельможный Макс, Не зябко ли лежать под новенькой плитою...
И я там был, и салом прел нутра, Пил корвалол - не старокрымский допинг... По вечерам не надевает Пра Свой молью траченый, Но импозантный смокинг.
Судак.
Б. Н. Б. (А. Б.)
Бесстыдно светоносное тепло В подсиненном желе воды и неба. Слепящий пляж, как тертое стекло, Глоток вина и вес буханки хлеба.
Прибою монотонному внемли, Держась лопатками за лоб скалы покатой... Се - заповедный уголок земли, Где плачут тени скифов и сарматов.
Скатившись в море, наг и бездыхан, Разуй глаза на золотое пламя. Здесь некогда немытый крымский хан Шитьем шатров тягался всласть с богами.
Воззрись окрест: старухи и скопцы Дно боронят хвостом, копытом, рылом. Когда-то итальянские купцы Тут девок тискали с галантно-потным пылом.
Зри: генуэзской крепости излом, Дерзнувший в прах рассыпаться по скалам... Внизу торгуют розовым вином И дамских прелестей перегорелым салом.
Кара-Даг.
А. В. Л.
Смири гордыню. Помолись. Судьба слепа. Доверься инстинктивному уменью. Уходит в небо горная тропа. Ступай, держась за ветви и каменья.
Три тысячи шагов в палящий зной. Неверная щебенка колет ноги. Из-под надбровных дуг смахни рукой Слепящий пот, упав на пол-дороге.
Тропа теряется в камнях, ползи туда. Зажмурь глаза на круче перевала: Внизу, в полуверсте, кипящая вода Бесшумно бьет в обугленные скалы.
Запомни диво это. Поиграй, Побалансируй на ветру над миром... Невероятен первобытный рай, Расчерченный парящих птиц пунктиром.
Не выбирай проторенных дорог, Спускайся вниз по горному распаду... Колючки терна. Сухо пахнет дрок. И под тобой поют в траве цикады.
Лето 1977 год
65.
Напьюсь в сосиску, начудачу В последний раз и напоказ, Войду в нетопленую дачу И отверну на кухне газ.
Балонный окисел метана Вдохну, как наркоман дурцу, Пока посмертная сметана Не растечется по лицу.
Небрит, кромешен, неприятен, Как черт горячечный, в углу Я в диадеме трупных пятен Валяться буду на полу.
Разбухну жижей разложенья. Впитают стены трупный яд. Мне мыши в сытом возбужденье Глаза и уши отъедят.
Сухие легкие сугробы Мой склеп убогий занесут, Пока истлевшего без гроба Не призовет Господь на суд.
И я скажу: Всевластный Претор, Не верь, не бойся, не проси Меня, - я - шелудивый ретор, Немытый пасынок Руси.
Махнет Господь ладонью старой, Даст кипятку и табаку, Укажет тесаные нары, Где я угреюсь на боку...
И с губ сотру собачью пену, Стопы пречистые лизну, Осознавая постепенно Немыслимую новизну.
11 мая 1979 год
66.
ЮРИЮ ЖИВАГО
"Я гордый римлянин эпохи апостата..."
Во сне свинцовой яростью метнутся На нежный берег алые валы Из чадной пещи хмурых революций Приветливо рукой махнете Вы
Стальной ланцет стального катаклизма Взносила ввысь державная рука Вы спрятали останки гуманизма Под саваном Ванятки-дурака
Исторгнув искры грозное кресало Зажгло пожар неслыханнейших смут В огне шипело человечье сало Вы шли - как Он - на каиафов суд
Брат на врага кретин на супостата Поднялись закружившись в вихре бед Как римлянин эпохи Апостата Все понимая Вы сказали "Нет"
Кровавый пух разрубленных воскрылий Припудрил Ваш батистовый хитон Когда надменно топоры рептилий Долбили среброглавый Киферон
Сегодня мы - печальные потомки Как крысы в отгоревших закромах Обшариваем пыльные котомки Оставленные Вами впопыхах
8 ноября 1968 год
67.
В хрущевско-блочную беседку С женой дорожку проторив, Я коммунальную соседку Боготворил, обматерив.
Подныривая в чье-то ретро Булгаковский ажиотаж Делил на кухне дециметры, Уверовав в благую блажь.
За коридорную картошку, За лампочку в пятнадцать ватт Взаправду, а не понарошку Орал я родине виват.
Гиньольно-фарсовая сценка (Жиличек театральный зал), Когда пробойником я стенку И дюбелями пронизал.
В саду бухие крикс-вараксы Бутылки чмокали взасос. На нашу рыженькую таксу Писала бабушка донос.
Кондовый новый участковый Под хруст наглаженных манжет Усваивал сей бестолковый, Но не бесхитростный сюжет...
Как в коммуналке нашей мило... Не дай мне, Господи, пропасть! Ведь и отдельные могилы Отменит скоро эта власть.
8 июня 1979 год
68.
Соседка гремела в тазы На кухне и харкала в мойку. А я листал Чжуан цзы, Развратно улегшись на койку.
Старуха жарила корки И хрумкала их потом. Я строчек-раковин створки Разламывал пером.
Шизоидные торосы Раскалывая с трудом, Не пишет она доносы: Ее напугал дурдом.
Чернильно-словесную жижу Не льет намеченным в пасть... Господи, я ненавижу Ее, как фашистскую власть.
Откуда такое чудо? Богатый какой типаж! Не может меня, паскуда, Взять на свой карандаш.
Заржавели трупные крючья, Обрызганные слюной. Повадка осталась паучья, Но яд превратился в гной.
Не можешь меня повесить, Распять и колесовать. Приятственно мне, повесе, Стиха звукоряд ломать.
Мерзоидна и убога, Постигшая Дао и дэ, Должно быть, народу много Спровадила в НКВД.
Распухших костей бряцаньем Косую спугнуть сумей. Я - жизни твоей отрицанье А ты - поруганье моей...
28 октября 1979 год
69.
Т. - Ю. - К. - И.
В суете и кутерьме Не до слез и смеха. Друг в могиле, друг в тюрьме, Друг туда уехал...
И печальный, и седой, Трезвый, не похмельный Я кумекал над бедой Долгий срок недельный.
Хоть беда и не моя, Рвет на части душу... Ледяная колея Сквозь метель и стужу.
Ласковые господа, Братики-сестрички, Натуральная беда... Не испить водички,
Водочки не полакать... Ангелы и беси ! И Господня благодать Ничего не весит.
Стелит жесткую постель Пакостное лихо. Обморочная метель Подпевает тихо.
Вьется сухонький снежок. Горюшко подперло. Мне железный сапожок Наступил на горло.
Застят взор из-под бровей Льдистые иголки. Алчут кровушки моей Человековолки.
Не пробиться никуда. Нет того разбега... Настоящая беда, Как дольмен из снега.
Воют черные ветра Зло и одичало. Надо ехать со двора, Начинать сначала.
6 января 1981 год
70.
Был вечер *********... Телевизор Его, как шведский стол, сервировал Поэт куражился: капризные репризы, Как рыночная баба, выдавал; Манерничал продуманно пластично, Плескался омулем в цензурном котелке, С улыбкой скорбной женщины публичной И с кукишем, зажатым в кулаке. Вийон сибирский, хлопчик, сучий потрох. А ведь ему уже под пятьдесят... Все так же порошок зубной за порох Нам вольнодумцы принимать велят... Как распинался он луженой глоткой За родину, за вольность, за народ. И как полосовал словесной плеткой Процеженный блатной московский сброд. Бард малограмотный, всея Руси заступник, Печальный страстотерпец-потаскун, Сознательный растлитель и преступник, Дозволенной поэзии сегун Хрипел и приседал, и задыхался, И, в раж входя, себя колесовал, И под конец так гнусно обмарался, Что даже зал в ладошки заплескал. Мишень и средоточье русской боли, Советский кривогубый соловей, Что знаешь ты о нашенской юдоли? Ты пой и пей, да дело разумей. Лакей и лицедей, ты столь нескромен, Что микрофон краснел, как светофор. Квасно, красно, неслыханно погромен, Надменной музы язвенный позор... Слагай свои убогие эклоги, Печатай миллионным тиражом. Российские поэты-полубоги Прирезаны разбойничьим ножом. А вы, ценители словесных исхищрений, Гурманы соловьиных языков, Внимайте: се - национальный гений Вам за грехи и до конца веков.
