Возвращается Элла.
ЭЛЛА:
Берите, вот. Насилу отыскала…
Мое лицо плывет из полутьмы
навстречу мне, как смутная медуза,
а зеркало — как черная вода…
А волосы устало растрепались…
А я — невеста. Я — невеста… Ганус,
вы рады за меня?..
ГАНУС:
Не знаю… Да,
конечно, — рад…
ЭЛЛА:
Ведь он — поэт, он — гений,
не то что вы…
ГАНУС:
Да, Элла…
Так… так… сейчас пробьют… пробьют мне душу…
Э, все равно!..
ЭЛЛА:
Мне можно вас спросить —
вы ничего мне, Ганус, не сказали, —
что было там, когда ушли мы? Ганус!
Ну, вот — молчит… Ужели на меня
вы сердитесь? Ведь, право, я не знала,
что маскарад наш маленький не выйдет…
Как мне помочь? Быть может, есть слова
цветут они в тени высоких песен, —
я их найду. Какой надутый, глупый,
кусает губы, знать меня не хочет…
Я все пойму… Взгляните же… Со мною
грешно молчать. Как мне еще просить?
ГАНУС:
Что, Элла, что вам нужно от меня?
Вам говорить угодно? О, давайте,
давайте говорить! О чем хотите!
О женщинах неверных, о поэтах,
о духах, о потерянных очках
слепой кишки, о моде, о планетах, —
шептаться, хохотать, наперебой
болтать, болтать — без умолку! Ну, что же?
Я веселюсь!.. О, Господи…
ЭЛЛА:
Не надо
Мне больно… Вы не можете понять.
Не надо… А! Бьет десять…
ГАНУС:
Элла — вот —
я вам скажу… я попросить вас должен…
послушайте…
ЭЛЛА:
ГАНУС:
Чет — все равно… Послушайте…
ЭЛЛА:
Восьмерка.
Я загадала. В десять ждет Клиян.
Когда пойду — все кончено. Мне вышло —
остаться…
ГАНУС:
Нет — идите! ах, идите!
Так суждено! Поверьте мне!.. Я знаю —
любовь не ждет!..
ЭЛЛА:
Безвольная истома
и холодок… Любовь ли это? Впрочем,
я поступлю, как скажете…
ГАНУС:
Идите,
скорей, скорей! — пока он не проснулся…
ЭЛЛА:
Нет, почему же, он позволит мне…
Отец, проснись. Я ухожу.
ТРЕМЕНС:
Ох… тяжко…
Куда же ты так поздно? Нет, останься,
ты мне нужна.
ЭЛЛА:
(к Ганусу)
ГАНУС:
(тихо)
Нет, нет, нет…
я умоляю, умоляю!..
ЭЛЛА:
(Уходит, накинув меховой плащ.)
ТРЕМЕНС:
ГАНУС:
Ушла, ушла… Дверь ухнула внизу
стеклянным громом… Ах, теперь мне легче…
(Пауза.)
Одиннадцатый час… Не понимаю…
ТРЕМЕНС:
Опаздывать — дуэльный этикет.
А может быть, он струсил.
ГАНУС:
И другое
есть правило: не оскорблять чужого
противника…
ТРЕМЕНС:
А я скажу тебе
вот так: душа должна бояться смерти,
как девушка любви боится. Ганус,
что чувствуешь?
ГАНУС:
Огонь и холод мести,
и пристально гляжу в глаза кошачьи
стального страха: знает укротитель,
что только отвернется, — вспрыснет зверь{14}.
Но, кроме страха, есть другое чувство,
угрюмо стерегущее меня…
ТРЕМЕНС:
(зевает)
ГАНУС:
Чувство это
страшней всего… Вот, Тременс, — деловое —
пошлешь по почте; вот — письмо к жене —
сам передашь… О, как ударит в нёбо,
о, как ударит!.. Смирно…
ТРЕМЕНС:
Так. А марку
ты рассмотрел? Под пальцами всегда
я чувствую тугое горло это…
Ты помоги мне, Ганус, если смерть
тебя минует… Помоги… Отыщем
неистовых наемников… Проникнем
в глухой дворец…
ГАНУС:
Не отвлекай меня
безумным и дремотным бормотаньем.
Мне, Тременс, очень трудно…
ТРЕМЕНС:
Сон всегдашний…
Сон сладостный… Слипаются ресницы.
Разбудишь…
ГАНУС:
Спит. Спит… Пламенный слепец!
Открыть тебе? Открыть?.. О, как они
опаздывают! Это ожиданье
меня погубит… Господи!.. Открыть?
Так просто все: не встреча, не дуэль,
а западня… один короткий выстрел…
сам Тременс это сделает, не я,
и скажет сам, что ставлю выше чести
холодный долг мятежника, и станет
благодарить… Прочь, прочь, соблазн дрожащий!
Один ответ, один ответ тебе, —
презрительный ответ: неблагородно.
А вот — идут… О, этот смех беспечный
за дверью… Тременс! Просыпайся! Время!
ТРЕМЕНС:
Что? А? Пришли? Кто это там смеется?
Знакомый перелив…
Входят Морн и Эдмин.
ЭДМИН:
Позвольте вам
представить господина Морна.
ТРЕМЕНС:
Счастлив
вам услужить. Мы с вами не встречались?
МОРН:
(смеется)
ТРЕМЕНС:
Мне спросонья показалось…
но это все равно… А где посредник?
Тот старичок воздушный — Эллин крестный
как звать его… вот память!
ЭДМИН:
Дандилио
сейчас придет. Он ничего не знает.
Так лучше.
ТРЕМЕНС:
Да: судьба слепая. Шутка
не новая. Дрема долит{15}. Простите,
я нездоров…
Две группы: направо, у камина, Тременс и Ганус; налево — в более темной части комнаты — Морн и Эдмин.
ГАНУС:
Ждать… Снова ждать… Слабею,
не вынесу…
ТРЕМЕНС:
Эх, Ганус, бедный Ганус!
Ты — зеркало томления, дохнуть бы
теплом в тебя, чтоб замутить стекло.
Вот, например: какой-то тенью теплой
соперник твой окутан. На картины
мои глядит, посвистывает тихо…
Не вижу я, но, кажется, спокойно
его лицо…
МОРН:
(к Эдмину)
Смотри: зеленый луг,
а там, за ним, чернеет маслянисто
еловый бор, — и золотом косым
пронизаны два облака… а время
уж к вечеру… и в воздухе, пожалуй,
церковный звон… толчется мошкара…
Уйти бы — а? — туда, в картину эту{16},
в задумчивые краски травяные,
воздушные…
ЭДМИН:
Спокойствие твое —
залог бессмертья. Ты прекрасен.
МОРН:
Знаешь,
забавно мне: ведь я уж здесь бывал.
Забавно мне, все хочется смеяться…
Противник мой несчастный мне не смеет
в глаза глядеть… Напрасно, повторяю,
ты рассказал ему…
ЭДМИН:
Но я полмира
хотел спасти!..
ТРЕМЕНС:
(с кресел)
Какая там картина
вам нравится? Не вижу я… Березы
над заводью?
МОРН:
Нет, — вечер, луг зеленый…
Кто написал?
ТРЕМЕНС:
Он умер. Кость осталась
холодная. На ней распято что-то —
лохмотье, дух{17}… О, право, я не знаю,
зачем храню картины эти. Бросьте,
не нужно их смотреть!
ГАНУС:
А! В дверь стучат!
Нет, человек с подносом… Тременс, Тременс,
не смейся надо мной!..
ТРЕМЕНС:
(слуге)
