(К Мидии.)
Я ухожу, Мидия.
Ты будь спокойна…
МИДИЯ:
Подожди… мне страшно…
чем кончилось?
МОРН:
МИДИЯ:
Послушай, увези меня отсюда!..
МОРН:
Твои глаза — как ласточки под осень,
когда кричат они: «На юг!..» Пусти же…
МИДИЯ:
Постой, постой… смеешься ты сквозь слезы!..
МОРН:
Сквозь радуги, Мидия! Я так счастлив,
что счастие, сияя, через край
переливается. Прощай, Эдмин,
пойдем. Прощай. Все хорошо…
Морн и Эдмин уходят.
Пауза.
ГАНУС:
(медленно подходит к Мидии)
Мидия, что же это? Ах… скажи
мне что-нибудь — жена моя, блаженство
мое, безумие мое, — я жду…
Не правда ли, все это — шутка, пестрый,
злой маскарад, как господин во фраке
бил крашеного мавра… Улыбнись!
Ведь я смеюсь… мне весело…
МИДИЯ:
Не знаю,
что мне сказать тебе…
ГАНУС:
Одно лишь слово;
всему поверю я… всему поверю…
Меня пустая ревность опьянила —
не правда ли? — как после долгой качки
вино в порту. О, что-нибудь…
МИДИЯ:
Послушай,
я объясню… Ушел ты — это помню.
Бог видел, как я тосковала. Вещи
твои со мною говорили, пахли
тобой… Болела я… Но постепенно
мое воспоминанье о тебе
теряло теплоту… Ты застывал
во мне — еще живой, уже бесплотный.
Потом ты стал прозрачным, стал каким-то
привычным призраком; и, наконец,
на цыпочках, просвечивая, тихо
ушел, ушел из сердца моего…
Я думала: навеки. Я смирилась.
И сердце обновилось и зажглось.
Мне так хотелось жить, дышать, кружиться.
Забвенье подарило мне свободу…
И вдруг, теперь, вернулся ты из смерти,
и вдруг, теперь, врываешься так грубо
в тебе чужую жизнь… Не знаю, что
сказать тебе… Как с призраком ожившим
мне говорить? Я ничего не знаю…
ГАНУС:
В последний раз я видел сквозь решетку
твое лицо. Ты подняла вуаль,
чтоб нос — комком платочка — так вот, так вот…
МИДИЯ:
Кто виноват? Зачем ушел? Зачем
бороться было — против счастья, против
огня и правды, против короля?..
ГАНУС:
Ха-ха… Король!.. О, Господи… Король!..
Безумие… Безумие!..
МИДИЯ:
Мне страшно, —
ты так не смейся…
ГАНУС:
Ничего… Прошло…
Три ночи я не спал… устал немного.
Всю осень я скитался. Понимаешь,
Мидия, я бежал: не вынес кары…
Я знал бессонный шум ночной погони.
Я голодал. Я тоже не могу
сказать тебе…
МИДИЯ:
…И это для того,
чтоб выкрасить лицо себе, а после…
ГАНУС:
Но я хотел обрадовать тебя!
МИДИЯ:
…а после быть избитым и валяться,
как пьяный шут, в углу, и все простить
обидчику, и, в шутку обратив
обиду, унижаться предо мною…
Ужасно! На, бери подушку эту,
души меня! Ведь я люблю другого!..
Души меня!.. Нет, только может плакать…
Довольно… Я устала… уходи…
ГАНУС:
Прости меня, Мидия… Я не знал…
Так вышло, будто я четыре года
подслушивал у двери — и вошел,
и — никого. Уйду. Позволь мне только
видать тебя. В неделю раз — не боле.
Я буду жить у Тременса. Ты только
не уезжай…
МИДИЯ:
Оставь мои колени!
Уйди… не мучь меня… Довольно… Я
с ума сойду!..
ГАНУС:
Прощай… Ты не сердись…
прости меня — ведь я не знал. Дай руку, —
нет, только так — пожать. Я, вероятно,
смешной — размазал грим… Ну вот…
Я ухожу… Ты ляг… Светает…
(Уходит.)
МИДИЯ:
Занавес
Комната Тременса. Тременс в той же позе, как в I сцене I акта. У стола сидит Ганус, рассыпает карты.
ТРЕМЕНС:
Блаженство пустоты… Небытие…
Так буду повторять тебе, покамест
дрожащими руками не сожмешь
взрывающейся головы; покамест
твоей души не оглушу громами
моей опустошительной мечты!..
Терзаюсь я бездействием; но знаю:
моя глухая воля — как вода,
что, каплею за каплею спадая
на темя осужденного, рождает
безумие, протачивая череп
и проедая разум; как вода,
что, каплею за каплею сквозь камень
просачиваясь в огненные недра
земные, вызывает изверженье
вулкана — сумасшествие земли…
Небытие… Я, сумрак возлюбивший,
сам должен жить и жизнью быть язвимым,
чтоб людям дать усладу вечной смерти —
но стойкая душа моя не стонет,
распятая на костяном кресте
скелета человечьего, — на черной,
на громовой Голгофе бытия…
Ты бледен, Ганус… Перестань же карты
раскладывать, ерошить волос буйный,
в лицо часам заглядывать… Чего же
бояться?
ГАНУС:
Замолчи, прошу тебя!
Без четверти… Невыносимо! Стрелки,
как сгорбленные, идут; как вдовица
и сирота за катафалком…
ТРЕМЕНС:
ГАНУС:
Тременс… нет… пускай не входит!..
О, Господи…
ЭЛЛА:
(лениво входит, волоча шаль)
Тут холодно… Не знаю,
верны ли…
(Смотрит на стенные часы.)
ТРЕМЕНС:
ЭЛЛА:
Так. Странно:
камин горит, а холодно…
ТРЕМЕНС:
Мой холод,
мой холод, Элла! Зябну я от жизни,
но подожди — я скоро распущу
такой огонь…
ГАНУС:
Невыносимо!.. Элла,
вы склянками звените… ради Бога,
не надо… Что хотел сказать я? Да:
вы мне намедни обещали дать{12}
конверт и марку…
ТРЕМЕНС:
ЭЛЛА:
Я принесу… Тут холодно… Быть может,
мне кажется… Сегодня все зеваю…
(Уходит.)
ГАНУС:
ТРЕМЕНС:
Я говорю: на марке
изображен наш добрый…
ГАНУС:
Тременс, Тременс,
о, если бы ты знал!.. Не то. Послушай,
нарочно Эллу я просил… Ты должен
услать ее, куда-нибудь, на час…
Они сейчас придут: решили в десять,
ведь сам ты проверял картель{13}… Прошу,
дай порученье ей…
ТРЕМЕНС:
Напротив, Ганус.
Пусть учится. Пусть видит страх и смелость.
Смерть — зрелище, достойное богов.
ГАНУС:
Ты — изверг, Тременс! Как же я могу
под взглядом детских глаз ее… О, Тременс,
прошу тебя!..
ТРЕМЕНС:
Довольно. Это входит
в мой замысел. Сегодня открываю
мой небывалый праздник. Твой противник —
как бишь его? — забыл я…
ГАНУС:
Тременс! Друг мой!
Осталось шесть минут! Я умоляю!
Они сейчас придут… Ведь Эллы… жалко!
ТРЕМЕНС:
…противник твой — какой-нибудь летучий,
блестящий шелопай; но если смерть
он вытянет за белое ушко
из кулака, — доволен буду: меньше
одной душой на этом свете… Спать
как хочется…
ГАНУС:
Пять, пять минут осталось!..
ТРЕМЕНС:
Да: это час, когда я спать ложусь…
Возвращается Элла.
