Вторя Ли Дао-юаню, посылаю Чжан Ши-миню
То, что Гуманность, то, что
Справедливость, —
И есть большой, величественный Путь.
То, что Стихи и Летопись событий, —
И есть огромный Памятник-судьба.
Одно не отделимо от другого,
Нельзя их извратить иль повернуть,
А главное, о чем они вещают,
То — на земле зеленые хлеба.
Пусть воронье кричит над дохлой крысой, —
В том крике алчность и тупая спесь,
А гордый лебедь воспарит повыше
И окунется тихо в облака…
О, буду весел — так, пожалуй, лучше,
Чем видеть мир таким, каков он есть,
И хорошо, что трезвость не приходит,
Вино в моем сосуде есть пока!
I
Петухи и собаки кричат…
Дымка, дождь. Непроглядная мгла…
Жизнь дана — отчего ж, почему
Жить спокойно никак не могу?
Нас учили: продайте мечи,
А потом покупайте вола,
А иначе некстати весной
Птица пахарю крикнет: «Бугу!..»
II
Вот старик — семь десятков ему,
Серп за поясом — горы вдали.
Там нарежет корений и трав —
Прочих яств не имеет бедняк.
От мелодии «Шао» забыть
Вкус мясного когда-то могли —
А вот ныне, в теченье трех лун,
Соли вкус не припомним никак!
Сюцаю Ли Син-чжуну, дабы не спал он, захмелев
«Я хотел бы поспать, господа.
Уходите и вы на покой…»
Говорят, что в подобных словах —
Лишь наивность, а это не грех.
Но напиться и спать при гостях —
Очень скверен поступок такой,
И не прав даже сам Тао Цянь,
Напивавшийся ранее всех!
Говеть, мясное позабыв, —
Я не скажу, что мука,
Но под ногами почвы нет,
Когда не ешь бамбука.
Мясного если не вкушать —
Лишь сбросишь жир подкожный,
А если ты не ешь бамбук,
Ты — человек ничтожный.
Коль похудеешь, — не навек,
Толстеть хоть завтра волен,
А став ничтожным, человек
Неизлечимо болен.
Тут засмеется кто-нибудь,
Какой-нибудь прохожий:
Мол, вроде здраво рассудил
И вроде глупо тоже…
Коль есть, как он, один бамбук,
И так, как он, поститься,
То разве смогут процветать
Янчжоуские птицы?
Верхом на осле добирался я долго
И вот на пустынном холме оказался.
И вспомнил, как встретились мы
с господином,
Когда он с недугом на время расстался.
Тогда уговаривал он, чтоб купил я
Три му по соседству и здесь поселился…
Десятый уж год незаметно проходит,
Как он с этой жизнью навеки простился.
Посылаю из тюрьмы брату Цзы-ю
Свят и чист наш Владыка — воплощенье
Небес,
Он творит Добродетель, всех тварей любя.
Я ж, ничтожный чиновник, поистине
глуп,
Я — заблудший во тьме, потерявший себя!
Ста бы лет не хватило такому, как я,
Чтобы выплатить людям неотданный долг,
А сиротам моим — десять брошенных
ртов —
Без тебя кто бы стать попечителем мог?
Пусть на темной горе, в месте самом
глухом
Погребенье мое без почета свершат,
Пусть годами по длинным, дождливым
ночам,
Одинокая, стонет и плачет душа…
Пусть все это и так, — верю я, господин,
В новой жизни мы братьями будем опять,
Ибо узами братства мы так скреплены,
Что не в силах никто и ничто их порвать!
I
Прошло сто дней — немалый срок,
Как вовремя пришла весна!
Уже кончалась жизнь — и что ж?
Я рад, что вновь она полна!
Я вышел из ворот тюрьмы,
И ветер мне лицо обжег,
Я вижу всадников лихих
И слышу звонкий крик сорок.
Я перед чаркой осознал,
Что сон прошел, что жизнь со мной,
И в кисть, что пишет этот стих,
Опять вселился дух святой!
Какая б ни была беда,—
Что думать о своей вине?
Тому причина, видно, есть,
Что счастье улыбнулось мне!
II
Всю жизнь писал, и письмена мои
Всегда мне приносили только зло.
Но думаю, что уж на этот раз —
Нет худа без добра — мне повезло!
Найдя коня иль потеряв коня,
Не знаешь: это слава иль позор?
Зато не буду больше петушком,
Каким я слыл в столице до сих пор!
…………………………………………………….
Мятежный грешник, больше не грущу,
Хотя лишен и дела и чинов,
И в тех краях, на запад от Реки,
Как прежде был, — упрямцем буду
вновь!
Есть путь, а ноги не идут:
Похоже, что пьяны мы.
Есть рот, а трудно говорить:
Не это ль значит — спать?
В камнях заснувшему спьяна
Понятно господину
То, что десятки тысяч лет
Никто не мог понять!
Возвращаясь в город Исин, написал в память о Западном Храме среди бамбука
Это тело — истлело.
В делах — истощился я весь.
Ныне ж — год урожайный,
Становятся явью мечты!
Возвращаясь из храма,
Я услышал хорошую весть,
И со мной веселились
Даже птицы и даже цветы!
Провожаю Чжу Шоу-чана, отправляющегося в край Шу
I
Все плывут и плывут
Облака, бороздя небосвод,
И, красуясь-светясь,
Бровь луны между ними плывет.
Вслед за мной облака
Устремятся на северо-запад,
Освещая меня,
Луч луны никогда не умрет.
II
Если я затеряюсь,
Окутанный пылью земной,
Облака в небесах
Путь подскажут, проплыв надо мной,
А потом окажусь
Среди рек и озер полноводных,
Вся одежда моя
Пропитается светлой луной.
III
Над горами — квадрат:
Это неба кусок в вышине.
И уж нет облаков,
И луна от меня в стороне.
Распрощавшись со мной.
Он ушел и в горах чуть заметен,
Но на друга смотреть
Ни ему не наскучит, ни мне.
Надпись к картине с изображением сороки на покрытой снегом крыше
В то, что нет достоянья
Дороже таланта, — мы верим.
Но легко ли с талантом
Безвестность, нужду одолеть?
На картине я вижу
Лес в снегу, и заснеженный терем,
И сороку на крыше, —
Крылья есть — что же ей не взлететь?
Пишу на рифмы стихотворения «Вздыхаю и снова вздыхаю…», написанного больным Гуань Цзы-мэем
В сто чи высотою сосна
Над берегом грустно поникла…
И Ваша душа, господин,
В сей образ, конечно, проникла.
Но корни рождаются вновь,
Хоть в инее чахлые ветви:
Обильный не кончился дождь,
Не стихли мятежные ветры!
Снова пишу о возвращении нa север
