Вальтер Скотт - Мармион. Повесть о битве при Флоддене

Вводили, завязав глаза,

Туда, где за слезой слеза

Точила камни темных плит,

Стирая цифры давних дат,

И плесневеющий гранит

Пятой веков был в землю вмят.

И своды, грубою дугой

Нависшие над головой,

Тонули в темноте немой.

Висящий на цепи стальной

Светильник дымный с этой тьмой

Едва боролся, и ползла

Она из каждого угла.

В ней смутный свет едва дрожит, Ужасный осветив синклит.

19

Тут главы трех монастырей

Сошлись, вершить свой тайный суд.

Скамья из камня для судей,

Железный стол. На нем статут

Бенедиктинцев. В тусклом свете, Вглядевшись, мы б могли заметить

Из Витби аббатиссу-мать.

И чтобы слез не показать,

Она свою вуаль

Пониже опустить спешит:

Ведь так никто не разглядит,

Что грешников ей жаль.

В плаще широком рядом с ней

Из Тайнмутских монастырей

Наместница сидит.

Строга, молитвенно бледна —

Но все равно хранит она

Высокомерный вид.

А третий — старец древних лет, Чей взор навек утратил свет.

Вовек он жалости не знал.

Лик — только твердость выражал, В нем состраданья нет!

Аббатом Катберта он был,

Святым на острове прослыл

Седой анахорет.

Перед столом стояли двое,

Одною связаны судьбою.

Из этих грешных душ одна

Интересует нас… Она?

Да, плащ и пажеский камзол

Не выдавали слабый пол…

Большой берет на лбу высоком, Колет, расшитый серебром,

И Мармиона черный сокол

Парит на поле голубом.

Вот приоресса знак дает

Монаху-палачу, и тот

Снял с грешницы берет —

И вдруг, рассыпавшись, упал

Волос роскошных светлый вал,

Полузакрыв колет.

И был любой из судей прав,

В ней Констанс Беверли узнав.

Сестра из Фонтевро, она

В реестры мертвых включена

Давным-давно: прощенья нет

Сестре, нарушившей обет!

21

Стояла у стены она —

Прекрасных локонов волна

Клубилась за кольцом кольцо,

Но бледное ее лицо

Хранило строгость и покой,

Светилось твердостью такой,

Что, если б не движенье глаз, Не вздох, — казалась бы сейчас

Она не женщиной живой, —

Скорей, фигурой восковой!

Так пред судом была она

Тиха, прекрасна и бледна.

Другой был (грязная душа!)

Подвластен страху одному.

Такому совесть ни к чему.

Такой готов за полгроша

Убить, кого велят ему.

В нем над скотиною вовек

Не подымался человек.

Такие — клад для сатаны,

Им угрызенья не страшны,

Не призрак им внушает страх —Страх смерти, вот что в их сердцах

Царит! Там чувствам места нет!

Был в рясу негодяй одет,

Он плакал, он стенал и выл,

Он, корчась на полу, молил

Судей и ползал пред столом,

Как пес под егерским кнутом.

А дева, стоя у стола,

Без слез судьбу свою ждала.

23

Как он вопит! И как бледна

В молчанье мертвенном она!

На темной плоскости стены

Две ниши узкие видны,

И в каждой — скудная еда:

Пучки кореньев, хлеб, вода…

Кому пришлось туда войти,

Тому обратно нет пути!

У каждой ниши встал монах,

Как страж недвижный на часах, В бенедиктинском клобуке,

С чадящим факелом в руке.

И, отражаясь от стены,

Бьют в ниши тусклые лучи,

В багровой полутьме видны

Лопатки, известь, кирпичи…

Обычно этих палачей

Искала церковь меж людей,

Которых в келью привела

Дорога зависти и зла,

Кто ненавидел род людской,

Или хотел епитимьёй

Смыть преступленья след,

И дело черное свершал,

Как церкви преданный вассал,

И отпущенье получал

За грех минувших лет,

Когда во славу всех святых,

Убив остатки чувств своих,

Он шел, куда вели его,

Не зная, как и для чего.

25

И вот встает слепой аббат,

Чтобы сказать о том,

Что судьи грешников велят

Замуровать живьем.

Но та, кого должны казнить,

Пытается заговорить.

Собрав остатки сил, она

Старается, как мел, бледна,

Дрожь искаженных губ сдержать

И слово внятное сказать.

И дважды с этих уст немых

Сорвался голос и затих.

И дважды в тишине глухой

Был слабо слышен за стеной

Набег валов морских

(Хотя бурлящая волна

И в бурю не всегда слышна

Сквозь толщу стен глухих).

26

Но наконец зажегся взгляд,

И губы больше не дрожат,

И вспыхнул на щеках

Больной рассвет, совсем как тот, Что озаряет Чевиот,

Пылая на холмах.

И голос из последних сил

Молчанья стену проломил,

Звуча, как в пустоте,

И страшно было наблюдать

Такой решимости печать

На хрупкой красоте!

27

«Я милосердия не жду

И обращаюсь я к суду

Совсем не потому —

Мне и молитвы не нужны,

И отпущенья не важны.

Мой грех искупит хлад стены,

А мессы — ни к чему…

Меня молил мой лживый друг

Забыть про келью и клобук.

И вот три года каждый день

Я паж его, рабыня, тень,

Забыв о гордости своей,

Седлала для него коней!

Я для него пренебрегла

Всем, чем могла и не могла,

Я даже душу предала —

И вот награда! Лицемер

Решил, что Клара Глостер Клер

Прекрасней, и тогда на ней

Он (ради замков и полей)

Жениться вздумал и забыл,

Что прежде Констанс так любил!

Но стар, как мир, рассказ такой.

Распоряжайся я судьбой —

Я никогда бы не прочла

Страницу горькую о той,

Что предана, как я, была

За мусор золотой.

Король любимца ободрял,

На Клару тщетно предъявлял

Свои права жених.

Перчатку бросил Мармион:

Жених в измене обвинен —

Пусть Бог рассудит их!

Но кто же прав?

И клятвы дав,

Садятся в седла, копья взяв —Бой краток и жесток,

И по толпе прошло, как шквал: Де Вильтон пал, де Вильтон пал!

За Мармиона Бог!

Скажите вы, вы, кто твердит,

Что суд небесный охранит

Невинного в бою,

Как правого покинул Бог,

Как даровать победу мог

Бесчестному копью?!

Что Вильтон чист и всё — навет, Вот этот подтвердит пакет!

29

Так и не стал лорд женихом:

Бежала в Витби в Божий дом

Несчастная де Клер,

Воскликнул Генрих: “Вот те на!

В монастыре! Да пусть она

Хоть десять раз посвящена —

Быть ей твоею, сэр!”

К шотландцам послан Мармион…

А я? Мой жребий предрешен.

Вот этот трус подговорен

Был мной, и согласился он

За несколько гиней

Отправиться к святым мощам

И с помощью лекарства там

Открыть дорожку к небесам

Сопернице моей!

Но струсил он в недобрый час

И погубил обоих нас.

Я вам открыла мой секрет.

Так мне велит не совесть, нет, Но пусть уж, если не моим,

Не будет Мармион ничьим!

Пакет я долго берегла

На случай, если б предала

Меня надежда. Что ж молчать?

Лишь королю пакет отдать —

И всё. Тогда бы Мармион

Был неминуемо казнен!

Хоть я б от горя умерла!..

Вершите же свои дела.

Вы, слуги смерти! Пусть опять

Молчать могла б я и страдать —Что изменится? Всё равно

Всё в мире смерти отдано,

Чуть медленней или быстрей —

Мне не избегнуть встречи с ней…

31

В могиле я страшней для вас:

Ведь если вдруг в недобрый час

Раскаявшийся Мармион

Вернется, гневом распален, —

Тогда помочь рабам своим

Не сможет ваш кровавый Рим!

Лорд вам сумеет так отмстить, Что вы бы, верно, предпочли,

Чтоб к вам с разбоем погостить

Пираты датские пришли!

Гнев короля жестокой тенью

Грядет на крыльях разрушенья!

Все ваши алтари дрожат,

Распятья гнутся и трещат!

И скоро этот склеп глухой

Промоет ветром и волной,

И если странник средь камней, Отыщет несколько костей

В руинах этих мрачных, он,

О зверстве клириков не зная,

Немало будет удивлен:

Что за реликвия такая?»

32

Жестокий взгляд, суровый вид, И ровно по спине разлит

Ее волос поток прямой,

Что прежде — был крутой волной, А голос, дикий и стальной,

Звенит пророческой струной.

И судьи в ужасе молчат,

А их оцепеневший взгляд

За бурей мстительной следит,

И жертвы вдохновенный вид

Всех в камень превратил вокруг: Ни слова, ни движенья рук.

Они сидят, как неживые,

Лишь факелы во тьме дрожат…

Но к потолку зрачки слепые

Возводит медленно аббат:

«Сестра, избавься от скорбей!

Брат грешный, мир душе твоей!»

И вот синклит оставил сей

Склеп горя и грехов.

В подвале казней и смертей

Уж не слышны шаги судей,

Идет работа двух зверей —

Бездушных мясников…

Еще позорней и страшней

Другим рассказывать о ней…

33

Вверх сто ступеней винтовых —И свежий бриз овеет их.

Оставлен роковой подвал.

Но по дороге их догнал

Все поглотивший стон:

И судьи крестятся, дрожа,

По узкой лестнице кружа

Под колокольный звон.

Бил колокол за упокой,

И храмов дальних звон глухой

Он мерным гулом покрывал,