эфемериды – эфемерно – къ эфемерному, то и, съ позволенія сказать, духъ – къ духу (не всё жъ игра въ одни ворота).
Московиты всѣхъ возрастовъ, половъ и кошельковъ, коимъ я всегда, въ сущности, былъ не по вкусу, какъ въ горлѣ кость (и съ иныхъ поръ желалъ быть ею), нѣкогда годились на роль шутовъ, подопытныхъ кроликовъ и на роль препоны, пробуждающей и побуждающей къ иной дѣятельности; но нынѣ они не годны и для сего – лишь смрадъ, лишь напрочь испорченный воздухъ; листья облетѣли и новыхъ не предвидится.
Я выжалъ изъ нея всё, что только можно было выжать, какъ выжимаютъ порою тѣ или иные прибытки изъ дурныхъ условій; но то дѣло сильныхъ; цѣною выступала – ни много ни мало – жизнь.
Выхожу не то изъ кельи, не то изъ крѣпости, находящейся въ осадномъ положеніи, изъ коей я отстрѣливался тысячью страницъ созданныхъ въ ней невозможныхъ произведеній, молнійно-лазурныхъ и багрянопылающихъ, но скорѣе изъ заброшенности въ самый тылъ врага, и выхожу я на свѣжій воздухъ заслуженнаго отдохновенія седьмого дня (длиною въ отмѣренные плоти сроки, короче, до конца жизни): въ Жизнь (въ московитскомъ раскладѣ: въ жизнь именемъ смерть)».
Москва нынѣшняя, въ чуть меньшей мѣрѣ Москва прежняя (и московиты – въ первую очередь пріѣзжіе – "покоряющіе"), куда самое постыдное, грубое и пошлое устремляется, находя свое пристанище и послѣ правя балъ, цѣнна въ первую очередь тѣмъ, что она указуетъ: какъ не должно [быть], говорить священное Нѣтъ, когда она вопитъ Да въ матріархальномъ своемъ угарѣ, говорить Да, когда она вопитъ свое плотяно-мнимо-сакральное Нѣтъ. Она учитъ плыть противъ теченія и быть вопреки. Она – компасъ. Но для пользованія симъ компасомъ еще надобно быть богомъ. Ибо въ иныхъ случаяхъ пересѣченіе съ гиликами-психиками нежелательно: не только крадетъ оно счастье, но и приноситъ вредъ для лучистаго его бытія (въ т. ч. для творчества человѣка духа). Гилики-психики суть пыль, и даже если пыль будетъ кланяться пневматику – отъ того не легче: пыль не перестаетъ быть пылью, а смрадъ – смрадомъ. Что на Критѣ, что въ современной Москвѣ попросту нѣтъ воздуха для него, дабы цвѣсть, а не чахнуть въ пыли, рожденной всеобщей Матерью всего зримаго. Что Критъ, что Московія и знать не хотятъ, что есть помимо маленькой правды плоти – колоссальная, исполинская правда духа и что хотя бы одинъ лишь здѣшній міръ живетъ не только лишь по правдѣ плоти, но и по правдѣ духа: при казалось бы вѣдѣніи земного (ибо сами земные) они не вѣдаютъ, что въ мірѣ дѣйствуютъ иные законы и что помимо законовъ плотяно-земныхъ есть на землѣ и иные законы, много болѣе высокіе, но имъ невѣдомые; не вѣдаютъ они и иного божества, кромѣ иностранной банкноты, сколь ни прикрывались бы инымъ (чѣмъ попало на дѣлѣ). Однако столь неудобныя для прорастанія почвы надобны: какъ первая ступень, какъ военная школа. – Москва – градъ, который палъ, надобный падшимъ для паденія дальнѣйшаго, не-падшимъ – для дальнѣйшаго восхожденія, возгонки, духовныхъ побѣдъ (но, какъ отмѣчалось, для бытійствованія вопреки надобно еще быть богомъ – пневматикомъ, которыхъ въ Москвѣ часу отъ часу всё меньше и нынѣ ихъ дай богъ нѣсколько, если не того меньше; бытійствованіе строго вопреки при нахожденіи въ самомъ логовѣ врага – дѣло сильнѣйшихъ, остальныхъ сіе ломаетъ и они ассимилируются Москвою, пополняя ряды психиковъ, если не гиликовъ).
Именно поэтому квинтэссенція Запада (какъ плодъ ея – человѣкъ фаустовской культуры) нарождается въ наше время въ единичныхъ, чтобы не сказать въ единственномъ, экземплярахъ именно на Востокѣ: какъ трава, прорастающая чрезъ асфальтъ, какъ соль – не земли, но неба: бытійствуя, т. е. жительствуя вопреки, свѣряя курсъ собственнаго бытія по бытованію малыхъ сихъ, исходя изъ закона: что для русскаго (восточнаго) хорошо, нѣмцу (человѣку фаустовской культуры) – смерть [50]; въ иномъ раскладѣ: что гилику/психику хорошо, пневматику – смерть (и наоборотъ). Потому для пневматика губительны любыя условія, когда и гдѣ ему не приходится задѣйствовать волю, плывя ровно противъ теченія. Въ этомъ смыслѣ чѣмъ толще асфальтъ, чѣмъ его количественно больше, тѣмъ лучше прорастаетъ сія рѣдкая, слишкомъ рѣдкая трава. – Сплошныя благообразіе, и пошлость вселенскихъ масштабовъ, и безраздѣльная плотяность гиликовъ – не есть ли сіе лучшія яства для Освобожденнаго, для Единственнаго? Царство срединности, то есть чорта, – не лучшее ль мѣсто для пневматика? Тутъ-то и сознаетъ, кто онъ, и выстраиваетъ бытіе свое – вопреки [51]. – Духъ пронзаетъ и познаетъ плоть, дабы стать духомъ въ еще большей мѣрѣ; потому и пневматикъ (какъ носитель духа) познаетъ плотяныхъ гиликовъ (какъ носителей матеріи), дабы обрѣсть чистоту вящую. Не потому ли темнозаревая звѣзда М. взошла вопреки всему: на самыхъ чуждыхъ ему почвахъ? Но пневматику еще слѣдуетъ – вполнѣ неоплатонически – совершить возвращеніе-обращеніе-эпистрофе въ нездѣшнюю свою родину (вѣдь сперва онъ былъ въ ней (mone), далѣе было исхожденіе (proodos) въ дольнія сферы; epistrophe – путь назадъ: домой). Именно поэтому М. и совершаетъ неоплатоническій "возвратный порывъ" и возвращается – во вѣки вѣковъ – туда, откуда исшелъ. – Остается добавить: кѣмъ же я хочу быть для «дорогихъ россіянъ»? Отсутствующимъ: никѣмъ, ничѣмъ [52]. Любое взаимное отторженіе есть нѣчто должное и того болѣе нѣчто желанное. – Словами М. о самомъ себѣ: «Но свиньи любятъ теплыя свои грязи, а мошкара – свѣтъ пламени. Но свиньи и мошкара еще надобны мнѣ, дабы не быть – вами – и быть тѣмъ, кто я есмь. Спасибо вамъ, что вы есте, ибо вы – не солнце и не обманный лунный лучъ, но путеводная звѣзда недолжнаго! Всѣ вы и каждый по отдѣльности – деревянныя звѣзды, глядя на которыя, я гряду – прочь отъ васъ и убожества вашего и отъ міра и смрада его: я, грядущій во имя свое!»; и: «Не мѣняю [ихъ], ибо души ихъ мокры. Илъ и тину – не претворить въ огнь, стрѣлу и камень. Нѣтъ! Довольно! Я просвѣщалъ ихъ свѣтомъ, но они – тьма – остались во тьмѣ. Но тьма еще растаетъ. Ибо пріидетъ Свѣтъ съ Востока: то будетъ вѣяніемъ лазури. Реченное Дѣвою – святыня наивысшая и богатство неисчерпаемое. Нѣтъ на землѣ ученія благороднѣе, ибо оно не отъ земли, но отъ неба; оно – жало неба… Отнынѣ родъ людской раздѣленъ на многихъ и немногихъ, и прежнія ученія, ученія ложныя и злыя, жала земли, прекращаются для всего высокаго. И только для нихъ! Низкіе же да пребудутъ низкими, какъ и надлежитъ, и да пребудутъ ступенями для высокихъ. И для послѣднихъ я еще желалъ бы быть послѣднимъ, ибо первымъ для нихъ я уже
