Борис Панкин - Новый Раскольников

В твоих садах ночует осень,
роняет жёлтые плоды,
в твои задумчивые косы
вплетает явные следы.

А ты их маскируешь хною,
дешёвым средством для волос,
и тяготишься быть со мною,
как одиночеством, до слёз.

И я, невозмутимый лекарь,
снимая твой дежурный стресс,
читаю по смежённым векам
твоим свой приговор и, без

протеста, честно, принимаю
урок безжалостной судьбы. —
Вот-вот уже придёт зима и
под снегом скроет всё, увы.

Сладко пахнет пролитым бензином.
Спичку поднеси, —
полыхнет смертельно и картинно. —
Согласись?

Отойдут на задний план печали. —
Дескать, всё фигня.
Мол, отчалил, мол, не плачь ночами
без меня.

Дескать, вряд ли быть могло иначе,
не грусти и не
плачь… Да ты давно уже не плачешь
обо мне.

осторожно двери закрывали
скорбно говорили не жилец
о возможных сроках узнавали
скоро ли придёт уже конец
этим принудительным заботам
о формально всё ещё живом
предстоящим бредящим уходом
безнадёжно-раковом больном

третьи сутки не прийти в сознанье
никого из близких не узнать
в этой процедуре умиранья
надо кардинально всё менять
третьи сутки не расстаться с телом
насмерть перепуганной душе
словно суд приговорил к расстрелу
и вот-вот придут идут уже

странно даже жил согласно плану
вырастил построил воспитал
вроде бы трудился неустанно
а вот лёгкой смерти Бог не дал
сумрак в доме пролежни на теле
кто угодно сжальтесь надо мной
всё яснее в изголовье тени
прежде отошедших в мир иной

поздно злиться каяться молиться
в панике молоть полнейший вздор
с Богом что ли отворяй темницу
выводи болезную во двор
залп и стихли тёмные печали
ни погост не важен ни страна
отгорел отмаялся отчалил
мрак и гробовая тишина

уехать прочь на две недели
в иные (тёплые) края.
там все при обнажённом теле,
изъянов тела не тая,

собою наводняют пляжи
с рассвета и до темноты.
кусочек крымского пейзажа:
колени, спины, животы.

там целлюлитная красотка
желеобразный бюст несёт
в прохладу вод прибрежных. лодка
рыбачья медленно плывёт

вдоль горизонта. облак тает
в невыносимой синеве,
такого неба не бывает
в санкт-петербурге. там за две

с полтиной гривны минералка
в ближайшей лавке (пиво — три).
там шкуры собственной не жалко —
ну что с того, что обгорит

слегка, зато пройдут: простуда,
ринит, артрит, любовь к хандре.
уехать прочь! свалить, покуда
сезон… жаль, отпуск в декабре.

паклю выцветших волос
теребит сквозняк ли ветер.
и тебе на этом свете
жить, как будто, довелось.

дом, работа, магазин,
муж, любовник — что в итоге?
смерть маячит на пороге.
опускаешь жалюзи

век устало. строг и прост
макияж, — посмертной маски
прототип. печальной сказки
фабула: роддом — погост.

между ними, вроде, жизнь —
школа, вуз, семья, работа,
дети, внуки… только что-то
не сложилось. не сложилось.

после соития всякая тварь печальна,
после распития тянет бухнуть ещё.
хочешь, я напою тебя чаем,
поговорю с тобой ни о чём?

радио эльдорадо даёт равеля.
время вот-вот перевалит за пять утра.
кто тут печальней нас? — никого. — трезвее
сколько угодно. чайник вскипел. пора.

в итоге станет всё как прежде
тебя закружит хоровод
иных соблазнов и надежде
моей решительно придёт

пиздец стремительный и полный
как с. лукьяненко (фантаст)
обидно будет будет больно
что никогда уже не даст

такая сказочная краля
такая ветреная ты
чуть рыхловата правда в талии
но чиста гений красоты

загремела в дурку таня
да и ладно с ней
мы о том жалеть не станем
докторам видней

кто из нас больной и буйный
кто здоров как лось
до свиданья таня будем
навещать авось

чулочки в сеточку
готичная помада
ах детка-веточка
из катькиного сада

вниз по садовой ми-
мо суетной апрашки
меня с собой возьми
со мной не так и страшно

хотя куда я в не-
начищенных ботинках
я пуст сударыня
прохожий-невидимка

иду за вами лишь
до станции сенная
а там гудбай малыш
не вспомню не узнаю

…а это, братец, полная луна
заглядывает в общую палату.
где небо из окна и тишина,
где тяжесть принудительного сна —
покой, порядок.

где дальше заскорузлый коридор.
дежурный врач сжимает папиросный
мундштук в зубах, разглядывая двор
задумчиво — всё то же: морг, забор,
каталка, простынь.

и лунный свет струится с высоты,
где я и ты.

и жизнь твоя ненастоящая
и смерть нелепою была
лежи теперь в сосновом ящике
обыкновенного стола

в страницы книги замурованный
веди пустым минутам счёт
пока другой командированный
тебя однажды не прочтёт

с гримасой скуки и уныния
на плохо выбритом лице
чья жизни оборвётся линия
нелепым приступом в конце

вот и всё любимая вот и всё
бурый шарф намотан на колесо
мчит вперёд стремительный кадиллак
всем гудлак

не судьба любимая не судьба
болт забитый сорванная резьба
миг и ты у пропасти на краю
всем адью

да и я по совести говоря
в непроглядных сумерках декабря
неспроста забрался на табурет
всем привет

четыре-дэ литература
для ординарного ума
невыносимая халтура
другое дело литгурма-
нитарий с отрешённым ликом
и марсианином внутри
ему бесспорно льстит к велико-
му рожденью новой ли-
тературы быть причастным
хотя он знает сам прекрасно
на что феномен сей не множь
всё ноль наёбка пшик пиздёж

ничего не происходит
да и не произойдёт
мент похмельно жезлом водит
мимо дерево растёт
возле ржавого забора
смотрит в небо одиссей
он домой ещё не скоро
он из дома насовсем

ничего не происходит
кроме разве что весны
те же траблы на работе
те же мысли те же сны
из порожнего в пустое
суета-тире-дела
что нам стоит дом построить
а потом спалить дотла

или жить семья заботы
дети внуки горсть земли
эти крылья для полёта
эта шея для петли
этот город на болоте
сплав бетона и стекла
бомж в подземном переходе
хлещет прану из горла

ната делает карьеру
вера вышла за мента
влад вернулся из танжера
суета-тире-тщета
оля кроликов разводит
николай баклуши бьёт
ничего не происходит
да и не произойдет

это ты что ли
в пирогах штолле
куришь парламент
плетёшь орнаменты
виртуозной лжи
потенциальному мужу
чувствуется мужик
конкретно прогружен

я иду мимо
над головой апрель
птахи свистят гимны
весне ибо оттепель
ибо пора брачных
игрищ так не сочти за глум
замужеств тебе удачных
до пенсии минимум

…вот и черешня пошла.
(ненавижу черешню).
полдень. избыток тепла
проявляется внешне
в мареве над мостовой,
в тополиной позёмке,
в жизни, уже неживой.
по заваленной плёнке
плоский скользит персонаж. —
твой любимый типаж.

в лёгких не воздух, но смог,
перегрета трахея.
город, считай, занемог, —
переулки глухие,
улицы, парки, дома,
едкий дёготь глотая,
медленно сходят с ума,
постепенно впадая
в кататонический ад. —
твой любимый расклад.

ленту на кадры дробя,
аппарат, допотопный,
крутит кино, где тебя
этот город загробный
водит по давним местам —
переулкам и скверам.
где парадигма проста —
ни надежды, ни веры.
тусклый мерцающий свет,
и катарсиса нет.