Взгляд в будущее
Пройдет война.
Мы встретимся, быть может.
Как прежде, дым,
Синея, будет плыть.
Поговорим о том, что всех дороже:
О Родине, о славе, о любви.
Как прежде, ночь
Приникнет к переплету,
А за бортом заплещется вода.
Поговорим о Родине, о флоте,
О годах битвы, мужества, труда.
Но, если даже глубина нас примет
И не настанет нашей встречи час,
Друзья-бойцы,
Вкушая отдых дымный,
Поговорят о славе и о нас.
1941
«Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила...»
Косоприцельным огнем бил из дворца пулемет,
Мы, отступая последними, в пушкинском парке
Деву, под звяканье пуль, в землю успели зарыть.
Время настанет — придем. И молча под липой столетней
Десять саперных лопат в рыхлую землю вонзим...
«Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой»,
Льется, смывая следы крови, костров и копыт.
1943
Есть легенда, что в ночь блокадную
К фронту,
К Пулкову напрямик,
Там, где стыли дороги рокадные,
Прогремел Ильича броневик.
Словно свитки багрового пламени,
Кумача развевались концы.
«Ленин жив!» —
Прочитали на знамени
На развернутом стяге бойцы.
Это было всего на мгновение
До начала грозы боевой,
До сигнальных ракет к наступлению,
Озаривших снега над Невой.
И когда под раскатами гулкими
Шли мы в битву,
То нам,
Хоть на миг,
Возле Марьина, Ропши и Пулкова —
Всюду виделся тот броневик.
1943
Пули, которые посланы мной, не возвращаются из полета,
Очереди пулемета режут под корень траву.
Я сплю, положив голову на Синявинские болота,
А ноги мои упираются в Ладогу и в Неву.
Я подымаю веки, лежу усталый и заспанный,
Слежу за костром неярким, ловлю исчезающий зной.
И когда я поворачиваюсь с правого бока на спину,
Синявинские болота хлюпают подо мной.
А когда я встаю и делаю шаг в атаку,
Ветер боя летит и свистит у меня в ушах.
И пятится фронт, и катится гром к рейхстагу,
Когда я делаю свой второй шаг.
И белый флаг вывешивают вражеские гарнизоны,
Складывают оружье, в сторону отходя.
И на мое плечо, на погон полевой зеленый,
Падают первые капли, майские капли дождя.
А я все дальше иду, минуя снарядов разрывы,
Перешагиваю моря и форсирую реки вброд.
Я на привале в Пильзене пену сдуваю с пива
И пепел с цигарки стряхиваю у Бранденбургских ворот.
А весна между тем крепчает, и хрипнут походные рации,
И, по фронтовым дорогам денно и нощно пыля,
Я требую у противника безоговорочной капитуляции,
Чтобы его знамена бросить к ногам Кремля.
Но, засыпая в полночь, я вдруг вспоминаю что-то.
Смежив тяжелые веки, вижу, как наяву:
Я сплю, положив под голову Синявинские болота,
А ноги мои упираются в Ладогу и в Неву.
Ушло это время, но след не истерся
Из памяти нашей живой...
Багровым рубцом он в судьбу нашу вросся —
Тот огненный след фронтовой.
Ты, время, загладить его не надейся.
Я видел, не где-то вдали,
А рядом, под Токсовом, в реденьком лесе
Лоскут незажившей земли.
К нему подошел я, глядел молчаливо.
Как черен он был и шершав!
Склонялась над ним низкорослая ива
И стебли поблекшие трав.
Почудилось мне, что он выпачкан сажей.
Он — мертвый — казался живым.
Сестрой милосердья лесная ромашка,
Белея, склонялась над ним.
Я до войны здесь и не жил и не был,
Но недаром солдатской судьбе москвича
Три года светило высокое небо
Петровских солдат и бойцов Ильича.
По дорогам войны мы уходим на запад,
Мир городами другими богат,
Но как прежде в бою вспоминаешь, как заповедь,
Веру великую — Ленинград.
И черный, и скорбный, он в памяти зоркой
Самого света встает светлей —
Имя и знамя гордой и горькой,
Единственной молодости моей...
Февраль 1944
Цех дрожал от близкой канонады...
Привела блокада паренька
Прямо из тимуровской команды
К суппорту токарного станка.
У станка на ящике стоит он,
Похудевший,
В ватнике большом,
Режет сталь резец из победита,
Закипает стружка под резцом.
И флажок пылает над станиной,
Кумачовый,
В точности такой,
Как над взятой на пути к Берлину
Энскою высоткой подо Мгой.
Его встречаешь утром рано
В простом рабочем пиджаке.
Значок нагрудный ветерана,
Часы «Победа» на руке.
Победа.
Подвига вершина.
Был тяжек путь к тебе и крут,
Но так прочна твоя пружина,
Что сорок лет часы идут!
Поет мальчишка песню
В военном городке,
Поет о трех танкистах,
Коньки на ремешке.
Кокарда офицерская
Отцовская на нем,
На сереньком околыше
Над смятым козырьком.
Поет на память с голоса,
Не все поняв пока,
Что слышал и запомнил он
От старшины полка.
Для старшины та песенка —
Хорошие слова.
Он на нее, тревожную,
Имеет все права.
Та песня, песня-молодость
Его военных лет.
И нынче с ним в полку живет
Ее простой сюжет.
Три раны, три смертельных,
А памятник — один.
В предместье Ленинграда
На старый танк глядим.
Три карточки, три разных,
В альбоме есть одном.
Мальчишка смотрит в праздники
Отцовский тот альбом.
А старшина по службе,
Отец его, с утра —
На дальнем танкодроме,
Где стужа и ветра.
Отец приходит вечером,
Мальчишка ждет, не спит.
С отцом за поздним ужином
Как равный с ним — сидит.
У старшины-сверхсрочника
И сны накоротке.
Поет мальчишка песню
В военном городке.
Мы становились на колени
Пред ним под Мгой в рассветный час
И видели — товарищ Ленин
Глядел со знамени на нас.
На лес поломанный, как в бурю,
На деревеньки вдалеке
Глядел, чуть-чуть глаза прищуря,
Без кепки, в черном пиджаке.
Гвардейской клятвы нет вернее,
Взревели танки за бугром.
Наш полк от Мги пронес до Шпрее
Тяжелый гусеничный гром.
Он знамя нес среди сражений
Там, где коробилась броня,
И я горжусь навек, что Ленин
В атаки лично вел меня.
В заздравной дате государства,
Отмеченной календарем,
Еще дымится снег январский,
Кинжальным вспоротый огнем.
Еще цветет над Ленинградом
Салют, качается в глазах
Во имя снятия блокады
На улицах и площадях.
Не всё, что было, бронзой стало
И медью литер прописных,
Хотя уже, как зубров, мало
Участников боев живых.
И тех блокадников, которым
За девятьсот ночей и дней
С тех пор обязан жизнью город
И ратной славою своей.
Все то, что было, — с ними рядом.
Им кажется — еще вчера
На Невском падали снаряды,
Звенели в небе «мессера»,
В снегу по пояс шла пехота,
Жизнь хлебным мерилась пайком,
Но им не то что нет охоты
Сегодня вспоминать о том,
А нечего добавить словом
К молчанью павших дорогих,
Где снег, не ведая о славе,
Летит из года в год на них.
В соседях ближних, в землях дальних
Сильнее слов любых гремит
Молчание мемориальных
Гранитных пискаревских плит.
