Дословно - Хамдам Закиров

В янтарном небе – редкий всполох.

Здесь дождь щебечет, более ничто

нас не тревожит, нет. К тому же,

он сегодня. А вчера

мы о дожде не слыхивали, стольких

не ведали нюансов в его шуме.

Собаки лай, крик петуха, разбуженного молодой луной,

и ветерок, несущий запахи пустыни, лишний раз

напоминают о тебе. Как прежде всё, ничто не изменилось:

вещи

твои мы аккуратно протираем, ставим по местам. Ждет

угол твой хозяина и в наших

сердцах, – ты, сорванец, бегущий вдоль ручья

за маленькой дощечкой-кораблем.

Когда мы перестанем грезить явью,

что будет, мог бы ты сказать. Но голос,

что слышим постоянно, нам не понятен. Что ж,

мы терпеливы, и если б не язычество,

молились бы богам заморским,

в чьи земли ты ушел и не вернулся.

На них одна надежда: родовой тотем

иссох и безразличен к жертвоприношеньям. Осень

крадется медленно на наше плоскогорье; лес

становится багряным, спелым, словно абрикос, и

нежное молчание, которым

проникнуто как будто всё живое. Старый дуб

разбило молнией. К делянке

нашей зарастает тропка: реже ходим мы,

и много реже – почта. В огород

зверушки всякие повадились: то лисьи

следы, то дикобраз мелькнет среди капусты. Птицы

кружат над позолоченными кронами. В темнеющем лесу

по вечерам слышны таинственные шорохи, порой

вдруг шелохнется куст шиповника,

что за оградой, позади сарая; на сосне

прокаркает волшебный ворон,

филин ухнет в полночь, твой отец

погасит свечку, дочитав стихотворенье Тао Юаньмина.

Так жизнь течет. Мутна ее вода, и странно,

что, выросшей в горах, мне снятся реки здесь –

вширь необъятные, немые, словно глина, словно смерть.

И кто бы объяснил: сны, грусть мою, твое отсутствие и то,

что надвигается с безмолвной дрожью. В свете фонаря

платановые листья опадают, и

бабочка ночная доживает

последние часы до благовеста.

Темнеет медленно, неумолимо. Твои пальцы

очерчивают странный окоем, в котором –

шпиль, мерцающий на фоне бледного заката и деревьев,

повернутых к нам, зрителям, затылком.

Ты говоришь: вот вечер, что длится бесконечно, мои силы

не в силах выдержать его напора.

Это лето. Оно пригоршни веры нам не даст.

Лишь пыль и пекло. И без смысла

проходит каждое мгновенье.

Тихий воздух, волнуясь, пробирается в окно.

Твои слова и голос, и молитва,

которую подхватывает холодильник; и

вентилятор охлаждает твое сердце, затем мое, затем

мы молча курим. Ты говоришь:

«Мне ничего не нужно – лишь быть с тобою рядом. Пусть

не зная, кто ты и не зная ничего».

Твоя рука закроет мои веки. Ночь кончится. Сейчас же,

птицы щебечут. Монотонно

вода из крана капает. В часах

колесики вращаются и равномерно

пощелкивают: время

неумолимо. Медленно светлеет. Мое сердце

разбито вдребезги. Прости,

мне не хотелось говорить об этом, но

с каждым годом свет… он убывает. Что

можно с этим сделать, скажи, что?

Жизнь течет по иным руслам. Слова

значат не то, что ты хочешь или не хочешь

сказать. Порою кажется, что жизнь

желает спрятаться, укрыться, будто

мы в чем-то перед ней повинны или

задолжали прожитые дни, и счастье,

что изредка, но всё ж нам улыбалось,

досталось слишком дорогой ценой.

Такое ощущение – вот-вот

за это спросят, потребуют возврата.

Возврата к дням, когда

мы сутки напролет сидели без надежды, без сигарет;

сгорела лампа в коридоре, нечем было заменить ее,

и потому

из темноты мы возвращались в тьму

по вечерам, ночам и даже дням, в которых,

казалось, тоже спираль разорвалась.

Ты – мое сердце. Ты –

тепло, которого мне никогда хватать не будет. Но

жизнь постоянно в стороне и дело

совсем не в том, что мы остались вне потока.

Те несколько минут или часов,

что провели мы вместе,

имеют больший смысл. К тому же,

нужно помнить, что есть нечто,

которое нам ближе, чем мы сами.

Гораздо ближе. Свет

сумеречный, сумеречный свет.

Сны больше не мерещатся, отец,

они наваливаются грудью, как когда-то,

когда