представлено критскимъ народомъ – «бородатыми»? Сквозь терніи создавшаго…Обратное движеніе къ Отцу…Неоплатоническое epistrophe, или возвращеніе.
Матріархатъ, косный, пассивный, застывшій, статическій, коллективистскій, подавляетъ и губитъ личностное; тѣмъ паче, губитъ онъ героическое начало. Но слаба та личность и слабъ тотъ герой, что не могутъ прорвать узы его. Потому М. являетъ себя – не только вопреки общественнымъ и культурнымъ условіямъ, но и вообще вопреки всему что ни есть, – на самыхъ обезличенныхъ почвахъ, которыя болѣе походятъ на морскую гладь, на зыбь, чѣмъ на почву: на минойскомъ Критѣ цвѣсти Личности еще труднѣе, чѣмъ на Востокѣ.
Въ сущности, низвергаются – бытіемъ М. – всѣ формы дольнихъ гармоній, любая традиція (боготворимая традиціоналистами) отъ дао [60] до современныхъ, ибо роднитъ ихъ проходящая черезъ нихъ красной нитью та женственность, которая соприсносущна создавшему.
Въ поэмѣ разлитъ матріархатъ, но не въ нёмъ дѣло, но въ священной для критянъ темѣ Великой Матери и ея консорта: она, какъ говорилось выше, левъ, львица, вообще хищникъ, а консортъ – умирающій и воскресающій – быкъ: быкъ терзаемый. Быкъ выполняетъ страдательную функцію, кровію питая землю-мать, онъ – искупительная жертва, рождающая порядокъ божественный: не будетъ закланъ быкъ – и безчинство родится. Быкъ – и жертва Матери, и жертвопріемлющее созданіе – для людей: быкъ, умирающій и воскресающій, – и тѣмъ зачинающій природу, жизнетворящій. Мужское терзаемо – священно-терзаемо! – женскимъ: для священной круговерти жизни.
Въ поэмѣ сказанное представлено самыми нравами минойскаго Крита (которымъ противостоятъ два анти-минойца: Акай и послѣ М., – и которые они губятъ), отношеніемъ къ быкамъ, ихъ закланіемъ, любовными темами Иры и Малого и даже въ большей степени (куда ужъ больше? но больше – какъ то ни странно – возможно) Атаны и Загрея. Женское здѣсь мужественно, а мужское женственно, всё вверхъ дномъ, ибо женщина здѣсь главенствуетъ и является не только началомъ активнымъ, но и началомъ агрессивнымъ, подчиняющимъ, даже губящимъ, а мужское попросту подавлено до дальше некуда: оно искалѣчено и въ своей пассивности обречено на страданія и смерть. Это зачинъ темы Василики и Эраста, главныхъ героевъ «Послѣдняго Кризиса». Лишь одинъ быкъ не терзаемъ, но терзаетъ – Зевсъ, въ видѣ быка сопрягшійся съ Европою. Но Матерь – и всё то, что преисполнено этимъ духомъ, если его позволительно называть «духомъ» – не только терзаетъ и изничтожаетъ, она и зачинаетъ, а послѣ – рождаетъ. Безконечная круговерть, цѣпь рожденій и смертей, спираль, vagina, 0. – Словомъ, сердце дольняго міра. Такимъ образомъ, Великая Матерь и подаятель жизни, и ея губитель. Она – жертвопріемлющая Матерь. Въ ней очень мало смысла и много инстинкта – недаромъ, безконечно-плодовитыя «палеолитическія Венеры», распространенныя въ свое время всюду, изображались первобытными творцами съ тучными бедрами и персями, огромнымъ (словно вѣчно-беременнымъ) животомъ, перманентно рождающимъ животъ (=жизнь, но жизнь только въ плотяномъ срѣзѣ, если что и понимающую подъ творчествомъ, то именно и только воспроизводство), – но…съ невыраженными руками и головами… Полубезрукія-полубезголовыя. Она родомъ изъ пещеръ, гдѣ она хранительница очага и берегиня, а самая пещера символизируетъ vagina, лоно богини. Въ историческое время она поочередно представлена египетскими Исидою, Нутъ, Маатъ; на Ближнемъ Востокѣ – Иштаръ, Астартою и Лилитъ; во Ѳракіи – богиней именемъ Ма; Геей, Персефоною, Деметрою, Корою, Герою въ Греціи и Церерою въ Римѣ, куда во времена столкновенія двухъ эръ пришла послѣдняя Великая Матерь – фригійская Кибела, чтобы уступить мѣсто Богородицѣ, которая и понынѣ сидитъ на своемъ тронѣ; впрочемъ, и та не то потѣснилась на тронѣ своемъ, не то ушла и въ полной мѣрѣ: её въ пластмассово-плотяно-цифровомъ мірѣ смѣнила иная Мадонна – дрыгающаяся на сценѣ полуобнаженной: подъ электронные биты.
Это предчувствовалъ и провидѣлъ баронъ де Кюстинъ безъ малаго два столѣтія назадъ: «Міръ долженъ стать либо языческимъ, либо католическимъ: его религіей должно сдѣлаться либо болѣе или менѣе утонченное язычество, имѣющее храмомъ природу, жрецами ощущенія, а кумиромъ разумъ, либо католичество, проповѣдуемое священниками, среди которыхъ хотя бы горстка честно соблюдаетъ завѣтъ учителя: «Царство мое не отъ міра сего» [61]. – Какъ видимъ, либо-либо въ XXI столѣтіи не работаетъ – вышло и – и: міръ сталъ и католическимъ, и языческимъ, ибо ортодоксія въ light-версіи прекрасно уживается съ язычествомъ; и матеріализмъ, вещизмъ, царство техники – его отпрыски: всѣ они целокупно составляютъ чувственную религію, когда не человѣчество поклоняется богу, но богъ и есть – человѣчество.
И вродѣ бы матріархатъ сгибъ, канувши въ Лету, и дѣйствительно: вся человѣческая исторія есть исторія взаимоотношеній мужчинъ, коимъ вспомогаютъ женщины, бытующія тише воды, ниже травы, не вліяя на общественную и культурную жизнь кореннымъ образомъ. Но такъ обстояло дѣло въ исторіи (которую дѣлали мужчины). Въ фукуямовской заступающей нынѣ эфемерной постъ-исторіи, гдѣ всё, попросту всё стоитъ подъ знакомъ эфемерности, гдѣ, чтобы жить, надобно еще быть эфемеридою, гдѣ духу если и есть мѣсто, то лишь въ сумасшедшемъ домѣ, – тонъ задаетъ женское начало, и – матріархатъ расправляетъ крылія – и до такой степени, что это противно человѣческой природѣ; рѣчь идетъ уже не о животѣ въ церковнославянскомъ смыслѣ (=плотяной жизни), не о природѣ, а объ извращеніи самого бытія и естества – совсѣмъ, какъ на минойскомъ Критѣ. – Самецъ и вообще всё мужское не въ животномъ мірѣ, но въ мірѣ человѣчьемъ въ большей мѣрѣ пребываетъ подъ самками и подъ каблукомъ, и тутъ примѣръ даже не Захеръ-Мазохъ и не Тихонъ изъ "Грозы"; здѣсь иллюстраціей является вѣсь современный міръ, цифровой и пластмассовый, который «оказался» не «сильнѣй», но попросту проще для эфемеридъ (вѣдь и эфемеридою быть много проще, нежели человѣкомъ и безконечно проще, нежели личностью). – Summa summarum: минойскій Критъ – и всё бывшее до него, ибо онъ въ этомъ аспектѣ есть клякса (очень красивая клякса!) довременныхъ временъ на времени: исторіи, – mone, исторія – proodos, постъ-исторія – epistrophe; въ иномъ раскладѣ: варварство – цивилизація – варварство; иначе: матріархатъ – патріархатъ – матріархатъ; изъ матріархата вышло человѣчество, жило въ патріархатѣ, а гибнетъ матріархатомъ; короче, родилось оно въ безличномъ, жило личностями, а уходитъ въ безличное – прахъ къ праху: видимо, таковы законы создавшаго; они такіе же бездумно-круглые, какъ и онъ самъ и какъ всѣ творенія его, удачнѣйшее изъ которыхъ – природа, въ коей безпримѣсно отразился духъ его.
Евг. Анучинъ (Изъ частныхъ бесѣдъ, первая половина 2019-го): «Всплывает аллюзия с балладой Лермонтова "В глубоком ущелье Дарьяла, где роется Терек во мгле…". Но у тебя подробнее, жизненнее, исполнено терпкой крови. Позиции матриархата были свирепы, и их преодоление делает честь могуществу победительного фаллоса перед тесниной и бездонностью влагалища.
Но не столько плотская фаллическая сила победила в этом единоборстве, сколько творческий импульс мужского
