— Я не хочу губить лучшую конницу Республики, — ответил командарм.
— Мы докладывали, — вмешался Ворошилов, — что командующий Кавказским фронтом Шорин поставил Конную Армию на грань гибели. Он загонял нас в болота, мы форсировали Дон под сплошным пулеметным огнем. Из-за преступных распоряжений Шорина в бессмысленных лобовых атаках загублено сорок процентов личного состава армии и четыре тысячи лошадей. И все это для решения узких задач…
— Я писал Ленину… — глухо повторил Буденный.
— А вы знаете, что Троцкий говорит о вас? — спросил Сталин.
— Знаю! — зло ответил Буденный. — Конармия — это банда, а Буденный — атаман, Стенька Разин. И куда он поведет свою ватагу, туда она и пойдет: сегодня за красных, а завтра за белых. Знаю!
— Мы сражаемся за революцию! — не сдержался Городовиков.
— За кого мы воюем, и дураку ясно, — продолжил Буденный. — А Шорин врет!
— Мы разработали план, — вновь вмешался Ворошилов. — Он представлен в Совет Труда и Обороны и РВС Республики. Этот план предусматривает использование Конной Армии на основных направлениях в местах крупных скоплений противника.
— Конная Армия, — сказал Буденный, — решает задачи фронта и будет действовать в интересах Республики, а не в личных интересах Шорина… Я писал Ленину.
— Что вы на это скажете, товарищ Шорин? — Сталин обернулся к человеку, сидевшему в стороне.
Поднялся Шорин, человек военной выправки и строгих, рассчитанных движений. Он говорил и ритмично постукивал карандашом.
— Партизанщина, товарищи, изжила себя. Невежественные и какие-то сказочные атаманы, не имеющие познаний в военном деле, в сегодняшних условиях не только неприемлемы, но и вредны. Вот вы держите Маслака, а ведь он — неисправимый партизан и пьяница.
Буденный молчал.
— Пожалуйста, ответьте, — попросил Сталин.
— Я все понимаю, товарищ Сталин, — ответил Буденный. — Все понимаю!.. Но сейчас, дай нам бог, чтобы другие тоже так воевали. Идут за ним ребята. Идут и побеждают.
— Отвага без головы не много стоит, — подумав, произнес Сталин.
— Кавалерия, — оживился Шорин, — правильно говорил товарищ Троцкий, это высший род войск, которым всегда командовали князья, графы и бароны. Почему бы это?..
В зале повисло неловкое молчание.
Сидевший рядом со Сталиным седой человек из военспецов вежливо спросил:
— Скажите, товарищ Буденный, — он по-смотрел на командарма, — в каких случаях вы можете идти в атаку в конном строю на пехоту противника?
— Что? — спросил командарм, думая о своем.
— А вот что. Во-первых, когда боевые порядки пехоты расстроены, во-вторых, при преследовании противника и, в-третьих, при внезапном нападении.
— Правильно!.. — изумился Буденный. — А ты кто такой?
— Не отвлекайтесь, — попросил Сталин, недовольно глянув на военспеца. Тот, смутившись, умолк.
— Согласно директиве, Ростов, — продолжил Шорин, — входил в полосу наступления восьмой армии, а Конная Армия должна была занять Таганрог, и мне не понятно, почему Реввоенсовет Первой Конной не соизволил постучать, входя в чужой дом.
— Я знаю. Ростов должен был взять командарм-восемь Сокольников… — Буденный повернулся к Сокольникову: — Но пока ты чесался, мы взяли Таганрог и Ростов… Мы сделали это раньше.
— Вся страна радуется победе под Ростовом, — сказал Ворошилов. — А вы недовольны. Какая разница, кто из нас взял Ростов. Ерунда какая-то получается.
Егоров мельком глянул на Сталина. Тот сидел, склонив голову, курил.
Тогда Егоров повернулся к Шорину и осторожно сказал:
— Вы не правы. А ошибки наши используют враги. Партизанские командиры порождены революцией. Кто видит в них только отрицательные качества, тот никуда не годный революционер.
— А вы вообще директивы не выполняете!.. — закричал вдруг Шорин Буденному. — Покрываете казаков, отпускаете пленных, отменяете решения трибунала, риквизиции на местах, действуете в интересах казаков и в их манере.
— Я не казак, — ответил Буденный, — я — иногородний. А Дон знаю. Казак казаку — рознь. Всех под одну гребенку нельзя. Казак — не кулак. Раскулачить — это одно, а расказачивать — другое.
— Вы не правы, — вновь обратился Егоров к Шорину, — подобные директивы давно отменены Центром.
— Я расказачиванием заниматься не буду, — продолжил Буденный. — За одно казачье звание казнить не буду. Казак — это не только жандарм. Я на всех фронтах — на Японском, и на Турецком, и на Германском — вместе с ними был… А Запорожская сечь? А Пугачев? А Степан Разин? Тоже казаки! У казаков своя гордость. Кто придумал седла у казаков отбирать и лампасы спарывать? Да они скорее жену отдадут. А линия фронта через нутро людей проходит: сын — за красных, отец — за белых. Люди в огне мотаются. Понимать надо! Плохо, когда кровь глаза застилает.
А в клубе продолжалось представление.
Председатель. Сейчас известный в четвертом эскадроне конь Шаляпин исполнит песню.
Шаляпин.
Люди думают, что мы
И безмозглы и немы.
Но хочу сказать —
Как же здесь молчать?
Поневоле закричишь,
Языком заговоришь.
Коли плачешь от всего.
Все кони в президиуме и в зале. Игги, иг-ги, и-го-го!
Шаляпин.
Есть уставы у людей,
Пишут в них про лошадей:
Как коней кормить,
Как не погубить,
Как ухаживать за мной.
Знаешь ты устав такой?
Иль не знаешь ты его?
Все. Игги, игги, и-го-го! I!
Вдруг па сцену, отталкивая самодеятельных актеров, выскочил Матвей. Поднял руку. Стало тихо.
— Мыль холки и выбивай подпорки! — дико крикнул он. — Командарма смещают.
— Кто?! — рявкнул зал.
— А хрен его знает кто, с усами… Похоже, из армян.
— Братва, не выдадим командарма!
Опрокидывая стулья, зрители и актеры кинулись к дверям.
В парадном зале продолжалось сочетание.
— Вы должны выполнять приказы, а не обсуждать их, — возмущался Шорни.
— Я этого так не оставлю! — кричал Сокольников. — Я буду жаловаться!..
— Вы уже жаловались, — сказал Сталин. — Согласно вашей докладной, состояние наших войск на Кавказском фронте вызывает опасения, а в Конармии, в частности, полное разложение.
— Да! — крикнул Сокольников. — Конная Армия разложилась! Я утверждаю!
— Анархия! — кричал Ефремов.
Тут распахнулись двери, и в зал ворвалась толпа разгневанных бойцов. Впереди всех Матвей.
— Врешь, лахудра! — орал он. — Врешь, харя буржуйская…
— Да как вы смеете!.. — взорвался Шорин.
— Ты можешь меня расстрелять, — кричал Матвей, — но сначала пойдешь к нам в полки, и мы покажем тебе, какой у нас держится порядок! Найди хоть одну раскованную лошадь. И вообще!..
Шорин не нашел слов.
— А что? — в наступившей тишине сказал Сталин. — Может быть, товарищ прав. Идемте посмотрим. Лучше один раз увидеть, чем пять раз услышать.
Все встали.
— Если что увидите, — сказал командарм, — отстраняйте от командования!
Во дворе усадьбы их ждали бойцы и командиры. Лица их были неразличимы в темноте, только цигарки вспыхивали.
— Зря никого не обижали! — кричали из толпы.
— Где санитарные части?
— Бинтов нету.
— Патронов нет…
— Измена!
Буденный поднял руку. Мгновенно наступила тишина…
…В городе и ночью продолжалось движение.
— Смотрите, — сказал командарм, указывая на колонны. Усталые бойцы ехали молча, мерно покачиваясь в седлах, Буденный, широко шагая, вел гостей. Те еле поспевали за ним.
— Смотрите! — говорил командарм.
Во дворах бойцы чистили оружие, сидя у костров, тихо разговаривали, пели.
На площади командарм остановился. Вся площадь была заставлена тачанками. Лошади хрупко жевали сено. Люди спали вповалку. У костров хлебали жидкие щи.
— Смотрите! — сказал Буденный…
…В хате на полу вповалку сидели и лежали люди.
Дверь скрипнула. В дверях показался Буденный. За ним входили члены РВС.
— Здорово, ребята… — сказал Буденный. Бойцы вскочили и нестройно ответили на приветствие.
— Сидите, — сказал Буденный. — Ну и накурили вы, ребята, дохнуть нечем.
В комнату вбежал взводный.
— Извиняюсь, товарищ командарм, заспал, не скомандовал, — произнес он глухим голосом.
— Ты пьяный? — грозно спросил Буденный.
— Чего? — не понял взводный.
— Я спрашиваю, ты пьяный?
— Ты что, командарм! — возмутился взводный. — Да кто же у нас в Первой Конной пьет?
Сталин не выдержал и улыбнулся.
— Понятно, — сказал он. — Пошли дальше.
— Кони кованы? — все-таки спросил Буденный.
— В полном порядке, Семен Михалыч, — ответил взводный. — На круг кованы и кормлены…
