Рахманинов за роялем играет куски из «Литургии святого Иоанна Златоуста» и напевает. Его слушает местный священник — средних лет, с реденькой бороденкой. Перед ним графинчик с водкой, соленые огурчики, какая-то рыба. Время от времени он промокает лицо пестреньким платочком.
Рахманинов. Это еще лишь наброски. Я давно задумал эту литургию, да все не решался. (Смотрит на священника.) Что же вы, батюшка, опохмелиться попросили, а не пьете?
Священник (смущенно). Вчера тяжелый день выдался. Два отпевания, крестины и у мельника Гладышева новый дом освящали.
Рахманинов. Тяжело. (Берет молитвенник.) Вот тут псалом, сто второй, удивительные слова: «Дни человека как трава, как цвет полевой, так он цветет. Пройдет над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его». Уж очень длинный псалом. Чайковский так вообще не писал его. А как вы считаете?
Священник. Это уж как вам будет угодно.
Рахманинов. А вот в слове «придите» — где ударение ставить? Во втором или первом слоге?
Священник. Вам виднее.
Рахманинов. И что это за «прокимен» такой?
Священник (наливает себе рюмку). Сергей Васильевич, милостивый государь, откуда мне, на медные гроши обученному, всю эту премудрость знать? (Опрокидывает рюмку.) У меня семейство — восемь душ. Как прокормить — вот забота. А вам бы преосвященного спросить.
Рахманинов (задумчиво качает головой). Прокимен, прокимен… из псалма Давида.
Священник опрокидывает еще рюмку и, подперевши подбородок рукой, смотрит на Рахманинова.
Священник. Сергей Васильевич, а вы в Бога-то веруете?
Рахманинов не отвечает, он пристально смотрит на священника, опускает глаза и, повернувшись к роялю, начинает играть. Это дивная музыка литургии. Священник смотрит на стриженый затылок музыканта, переводит взгляд на его красивые руки, на фотографию Чайковского, стоящую на рояле, на окно, за которым бьется в паутине попавшая мушка и к своей жертве торопится паучок. Музыка смолкает, Рахманинов поворачивается к священнику.
Рахманинов. Ну как, нравится?..
Священник. Красиво! Слишком красиво… При такой музыке и молиться трудно будет…
Рахманинов рассеянно кивает, потом подходит к дверям кабинета, зовет.
Рахманинов. Наташа!..
Из спальни выходит Наталья.
Наталья. Да, Сереженька…
Рахманинов (жалобно). Я ж тебе говорил — эта музыка никуда не годится! Литургия. Вот и отец Николай того же мнения!
Наталья смотрит сквозь проем двери на смутившегося батюшку.
Священник (испуганно). Да не слушайте вы меня, Сергей Васильевич! Наталья Александровна… Я, пожалуй, пойду…
Священник встает, выходит с Рахманиновым.
Священник Не обессудьте, что так мало могу быть полезен.
Рахманинов. Наоборот, батюшка, благодарен вам.
99. (Натурная съемка.) ИВАНОВКА. ДВОР. ТО ЖЕ ВРЕМЯ.
Рахманинов со священником выходят во двор. Низкорослый мужичонка с бравой солдатской выправкой делает шаг к Рахманинову и лихо козыряет. Это Василий Белов.
Белов. Здравия желаю!
Рахманинов. Здравствуйте, Белов. Ты чего тут?
Белов. Вас, барин, дожидаюсь. Уже второй час.
Рахманинов. Что за нужда такая?
Белов. Шехерезада разродиться не может. Как есть помирает.
Рахманинов. Что же ты сразу не шел?..
Белов. Софья Лексанна не допустили. Жди, говорят.
Рахманинов. Сказал бы толком… Ах, Белов, Белов!.. (Священнику.) Шехерезада — наша лучшая кобыла. Чистейших кровей. Ах, беда!..
Священник. Бог милостив.
Рахманинов кивает священнику и быстрым шагом устремляется к конюшне. Белов семенит за ним.
100. (Съемка в помещении.) КОНЮШНЯ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.
В просторном деннике для жеребых кобыл лежит на подстилке вороная Шехерезада. Узкая, благородная голова откинулась, как у мертвой. Но черный, полный страдания глаз еще жив, из него бежит долгая слеза. Над кобылой трудится ветеринарный врач, рослый старик с баками и генеральской осанкой. Ему помогает главный конюх — степенный Герасим. Когда Рахманинов входит, ветеринар поворачивает к Герасиму натужное лицо.
Ветеринар. Не ухвачу. Может, ты попробуешь?
Герасим занимает его место и погружает руку в мучающееся лоно кобылы. Он напрягается изо всех сил, до посинения и вздутия жил, но без успеха.
Герасим. Вот горе-то! Трогаю его, а сдвинуть не могу. Руки не хватает.
Подходит Рахманинов.
Ветеринар. Решайте, Сергей Васильевич, кого спасать: Шехерезаду или конька.
Рахманинов. Неужели ничего нельзя сделать?
Ветеринар (разводит руками). Схватки начались с утра. Он неправильно пошел. Чудо, что кобыла еще жива. Надо резать.
Рахманинов. Вот беда! (Хватает себя за виски — его характерный жест и в радости, и в горе.) Спасайте мать.
Ветеринар как-то странно смотрит на него, берет его правую руку и отводит от виска.
Ветеринар. А ну-ка, распрямите пальцы!
Удивленный Рахманинов повинуется.
Ветеринар. Вот что нам надо! Рука аристократа и музыканта. Узкая и мощная. Великолепный инструмент. За дело, Сергей Васильевич!
Рахманинов понимает врача. Он сбрасывает куртку, закатывает рукав сатиновой рубашки. Присутствующие переглядываются с надеждой: и впрямь, удивительная рука — совершенное создание природы — мускулистая, крепкая в запястье, с длинными сильными пальцами. Рахманинов погружает руку в естество кобылы. Та дергается в ответ на новое мучительство, а затем издает тихое нутряное ржание, будто понимает, что наконец-то пришла помощь. Медленно, осторожно, ведомый могучим инстинктом, проникает Рахманинов в горячую плоть к едва теплящемуся огоньку новой жизни. Звучит слышимая, быть может, не одному ему музыка литургии. Люди оцепенели, будто присутствуют при таинстве. Неуместно, даже кощунственно звучит в этой молитвенной тишине свежий женский голос. Марина появляется в проеме двери.
Марина. Сергей Васильевич! Вас обедать ждут.
Герасим. Цыть!..
Белов. Вертихвостка!..
101. (Съемка в помещении.) ПРОДОЛЖЕНИЕ СЦЕНЫ В КОНЮШНЕ.
Марина зажимает себе рот, становится на цыпочки и через головы и плечи впереди стоящих видит… вздутый живот и узкую морду лошади… Рахманинова, колдующего над ней. Марина переходит на другое место и видит… его залитое потом лицо с прикушенными губами, его мучающиеся глаза. Спазмы кобылы выталкивают руку Рахманинова.
Рахманинов (сквозь зубы). Я упущу его.
Ветеринар приваливается плечом к его плечу. Герасим подпирает ветеринара. Рука снова уходит глубже, а затем понемногу выпрастывается. Ветеринар отталкивает Герасима и убирает свое плечо. Рука Рахманинова совсем выходит из тела животного, а за ней возникают деликатные копытца, шелковая мордочка, плечи и все странно длинное тельце жеребенка.
Ветеринар (ликующе). Живой!.. Ну Сергей Васильевич!.. Ну кудесник!..
Герасим (истово). Спасибо тебе, Господи, что не оставил нас!..
Шехерезада издает тихое, нежное ржание. Марина всхлипывает.
Белов. Ты чего, девка? (И всхлипывает сам.)
102. (Съемка в помещении.) ПРОДОЛЖЕНИЕ СЦЕНЫ В КОНЮШНЕ.
Марина подходит к Рахманинову. Он стоит понурый, опустошенный, на лице заблудилась странная улыбка. С руки его стекает кровь и слизь. Марина берет его измаранную руку, подносит к губам и целует.
Рахманинов (растерянно). Что вы?.. Зачем?..
Марина. Добрая ваша рука… Простите, Сергей Васильевич…
Рядом стоит кадка с водой. Марина обмывает руку Рахманинова, словно новорожденного. Обтирает подолом и выходит из конюшни.
103. (Съемка в помещении.) ПРОДОЛЖЕНИЕ СЦЕНЫ В КОНЮШНЕ.
Ветеринар, конюхи и мешающий им Белов подкладывают жеребенка к матери. Рахманинов подходит и садится на корточки перед мордой Шехерезады, гладит ее глаза. Музыка литургии по-прежнему звучит в его душе.
104. (Натурная съемка.) ИВАНОВКА. УСАДЕБНЫЙ ДВОР. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.
Марина идет от конюшни. Из плотницкого сарая слышны зудящие, острые звуки точильной машины. Заходит в сарай.
105. (Съемка в помещении.) ПЛОТНИЦКАЯ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.
Иван точит кухонные ножи. В зубах цигарка. Что-то мурлычет про себя. Марина неслышно подходит сзади и закрывает ему глаза ладонями.
