Гаврила сделал большой глоток.
— Такого помощника в науке, как Алешенька, мне никогда на найти, — сказал он грустно.
Никита рассмеялся.
— Я выучусь, Гаврила. Не робей! Мы едем в Париж!
— В Париж? Прямо сейчас? — засуетился Гаврила. — Куда ж я в мокром-то? И компоненты надо уложить. У них там, в Париже, поди, ни пустырей, ни болот…
— Не волнуйся. Успеешь обсохнуть, — успокоил его Никита.
— Кха… О Париж! О Сорбонна! — Гаврила приосанился и неожиданно тонким, скрипучим фальцетом запел: — «Гаудэамус, игитур, ювенэс дум сумус…»
— Гаврила, ты пьян. Ради всего святого, не надо латыни!
— Пусть поет, — улыбнулся Саша. — На этот раз латынь к месту. Будем веселиться, пока мы молоды! Вперед, гардемарины!..
Мчится карета по прямому, как мачта, тракту. Шумят желтеющие березы, солнце сияет… Задержка у шлагбаума — проверка документов. Чужие мундиры, чужая речь…
И опять несется карета. Стучат подковы по каменной мостовой. Мелькают чистые домики под красной черепицей…
На большом пароме карета вместе с нашими героями переправляется через реку. На другом берегу — незнакомый город с остроконечными соборами и дворцами.
И вот они уже сидят в небольшой уютной, богато обставленной столовой. Стол накрыт на четыре персоны, в хрустальной вазе — осенние цветы, горят свечи.
Гаврила, в парике и нарядном камзоле, внес на огромном блюде запеченного фазана, обложенного фисташками и шампиньонами. Ловко орудуя лопаточкой, он разложил дичь по тарелкам и вытянулся, как на параде, за спиной барина, седого человека шестидесяти лет.
— Мы по делу, отец, — сказал Никита.
Старый князь Оленев ласково положил руку на плечо сына. Никита вздрогнул и замер под этой рукой.
— Ваше сиятельство, — почтительно сказал Саша, — мы прибыли по поручению… секретному поручению, — он сделал ударение на слове «секретному», — от их сиятельства Алексея Петровича Бестужева. Велено передать вам… — Он протянул пакет.
Князь Оленев углубился в чтение, лицо его стало серьезным. Молодые люди молча ждали. Кончив читать, князь пристально всмотрелся в каждого из них…
— Государственные поручения — удел стариков, — наконец, сказал он. — Или Россия так помолодела? Доброе предзнаменование… Вам необходимо узнать, где имеет жительство кавалер де Брильи?
— Так точно, — неожиданно для себя отчеканил Саша и смутился.
— Это нетрудно выяснить, — сказал дипломат и вышел из-за стола. — Погодите, я сейчас…
Гаврила удалился вслед за князем.
— Ну Никита, если б я знал, что ты такой… важный… — шутливо протянул Саша.
— Перестань, — остановил его Никита. — Я сам себе не верю. Я не видел отца целых пять лет, с тех пор, как меня отослали в навигацкую школу. Признаться, я крепко струсил, все боялся, что отец меня не признает.
Вошел князь с папкой в руке, сел на прежнее место и раскрыл бумаги на закладке.
— Та-ак, — начал он. — Дворянин де Брильи, Серж-Бенджамен-Луи-Жермен-Симон, тридцати пяти лет от роду, шевалье трех орденов, в том числе ордена Святого Людовика, — князь оторвал глаза от бумаги, — отчаянный господин… Далее, — он перевернул лист, — доверенное лицо из свиты маркиза де Шетарди. Проживает в своем родовом замке в шестидесяти верстах от Парижа по дороге на Эперне… — Оленев закрыл папку и снял очки. — Может быть, назвать его обиталище замком слишком сильно, де Брильи небогат, но французы спесивы, любой загородный наследственный дом горазды называть замком… Шевалье проживает там после своего неудачного вояжа в Россию. Но я думаю, что немилость Шетарди временная, он погневается для виду и, конечно, простит де Брильи. Как любой азартный игрок, Шетарди любит отчаянных людей…Н-да, — вздохнул князь и серьезно посмотрел на друзей.
Вид у всех троих был ничуть не испуганный.
— Чем могу быть полезен? — спросил князь. — Лошадей я дам, проезд обеспечу…
— Спасибо, отец…
— А теперь — спать. Отдохните с дороги…
Князь Оленев и Никита сидели в гостиной у горящего камина. Князь переоделся в халат, правая нога его стояла в ведре, наполненном горячей водой. У ведра суетился Гаврила, сыпал в воду какие-то порошки.
— От падагры нет лучшего средства, чем брусничный лист, — говорил Гаврила, — а у них тут, поди, и брусники-то нету. Ладно, что-нибудь придумаем, ваше сиятельство.
— Иди, Гаврила, — князь откинулся в кресле, поудобнее устроил ногу и обратился к Никите. — Ну вот, теперь можно поговорить, — он легко дотронулся до руки сына. — Боже мой, как ты вырос! Когда из кареты стали выпрыгивать эти молодые люди, я, грешным делом, не узнал тебя.
Никита рассмеялся.
— Ну и чему же ты собираешься учиться?
— Всему, — беспечно отозвался Никита. — Для начала я бы хотел поступить в Сорбонну.
— В Сорбонну? — князь посмотрел на сына с удивлением. — Ты хочешь заниматься богословием? Неплохая карьера для сына князя Оленева — стать капуцином!
— Но я вовсе не хочу заниматься богословием, — Никита был смущен. — Я думал, что Сорбонна и университет это одно и тоже. Гаврила говорил…
— Гаврила… — князь рассмеялся. — Десять лет назад Гаврила чуть было не поехал со мной в Вену, и с тех пор решил, что он повидал свет. Сорбонна в силу старой традиции руководит университетом, но учит только схоластике и теологии. Да и весь университет проникнут средневековыми традициями. Просвещенному человеку в восемнадцатом веке не латынь нужна, и не римская хирургия, а механика, архитектура, история…
— Я согласен учиться где угодно, лишь бы быть рядом с вами, отец!
Князь с улыбкой посмотрел на сына.
— Тогда возвращайся домой. Я недолго задержусь в Париже. Пост посла — временный, — князь потер ногу. — А знаешь, полегчало… Что Гаврила намешал в эту воду?
Услыхав из-за двери свое имя, Гаврила немедленно появился в комнате и стал вытирать ногу князя полотенцем. Кончив процедуру, он взял ведро и удалился.
Оленев легко прошелся по кабинету, потом остановился напротив сына. Глаза его были печальны, резко обозначились горькие складки вокруг рта.
Никита встал, смутился, не зная, куда девать руки и как спрятать повлажневшие глаза. Лицо старого князя дрогнуло, и они обнялись.
— Мальчик мой, — сказал князь тихо. — Надо пережить завтрашний день. Он может быть очень тяжелым. Было бы слишком нелепо после стольких лет разлуки встретить единственного сына и… потерять его, — он высморкался в большой платок.
— Не волнуйся, отец, — Никита вдруг почувствовал себя взрослым. Он увидел, что отец постарел, слаб и болен, и нуждается в его поддержке. — Все будет хорошо.
Старый князь уже взял себя в руки.
— Что бы там ни случилось, я хочу сказать тебе. Ты мой единственный… ты мой наследник. Не всегда я был внимателен и справедлив к тебе. Прости…
— Батюшка…
— Не перебивай. Возьми вот это…
Князь снял с груди большой тяжелый медальон на массивной цепи и надел на шею Никиты.
— Этот медальон — подарок твоей матери. Я не расставался с ним никогда. Она так и не увидела тебя, мой мальчик. Ей было столько же лет, сколько тебе сейчас. Да сохранят тебя память о матери и мое благословление, — и князь трижды поцеловал сына.
Это действительно был замок: довольно обветшалый, запущенный, что выдавало стесненные обстоятельства владельца, с покосившейся и кое-где рухнувшей оградой, заросшим парком, подступающим к замшелым стенам главного здания, где никем не тревожимые паслись свиньи и разгуливали куры.
Из двери кухни шел чад. На порог вышла служанка с ведром и вылила в канаву помои. Свиньи, визжа и отталкивая друг друга, бросились к еде. Девочка лет шести кормила кур из решета.
По дороге к замку тащился в упряжке мул. Молочница в чепце, поддерживая кувшины, подстегивала его кнутиком.
Крестьянин в залатанных штанах принес на двор вязанку хвороста, слуга провел на конюшню лошадь.
Из угловой башни раздались редкие выстрелы. Видно, прислуга давно привыкла к этим звукам, все мирно продолжали заниматься своими делами. Топько капуцин в капюшоне, спящий под стогом, перекрестился и повернулся на другой бок. Чьи-то руки вьвалили на подоконник гору пуховиков просушиться на жарком солнце.
Все было буднично и привычно, когда на дороге к замку показался одинокий всадник…
В гостиной скучающий де Брильи упражнялся в стрельбе из дуэльных пистолетов. Он только что превратил туза пик в тройку, отшвырнул пистолет на диван и услыхал быстрые шаги.
Перед ним возник молодой человек в дорожном плаще и высоких сапогах с ботфортами.
Курсант?! — де Брильи в совершеннейшем потрясении смотрел на Сашу, — Ты?.. Здесь?.. Что тебе нужно в моем доме? — он сжал кулаки.
— Сядьте, — невозмутимо предложил Саша и сел к ломберному столику. — Поговорим.
