Священник. Узнал, браток, узнал. (Смотрит на подшитый валенок.) В такой обувке тебе и мороз не страшен.
Запавшие глаза Ивана блестят недобрым огнем.
Иван. Ты что, дед, на меня и зла не держишь?
Священник. За что?
Иван. За что?.. За то, что я тебя в тюрьму упрятал, жизнь искалечил.
Священник. Нет, сынок, не держу зла.
Иван. Ты дурочку-то не валяй.
Священник. Не ты — так другой бы. Так уж написано было.
Иван вдруг сползает с лавки, падает на колени перед стариком.
Иван (глухо). Прости меня.
Священник. Что ты? Встань, встань.
Он пытается поднять Ивана, но тот упирается, мотая головой.
Иван. Прости меня, отец Николай.
Священник. Невиновен, я же тебе говорю, что ты невиновен.
Иван. Виновен, за все виновен. Перед всеми. За все горе… Десять лет по лагерям.
Священник. Ты своим горем все уж искупил.
Священник поднимает Ивана, сажает на лавку.
Иван. Мне искупление может быть только на фронте. Только кровью. Я ведь к фронту пробираюсь.
Священник (протягивая валенки). Ты в этой обувке до самого фронта-то и дотопаешь.
355. (Съемка в помещении.) ЛОС-АНДЖЕЛЕС. ДОМ РАХМАНИНОВА. ОСЕНЬ 1942 ГОДА. ДЕНЬ.
Во всю стену студии — карта Советского Союза. Рахманинов передвигает флажки линии фронта, которая стягивается к Волге. Фолли сидит за столом, перебирая бумаги.
Фолли. Начнем концертный сезон с Сан-Франциско, потом Бостон, затем…
Входит архитектор Мазырин.
Архитектор (торжественно). Сдан Смоленск.
Рахманинов удручен новостью, садится на диван под картой.
Рахманинов. Если они прорвутся к Волге, их не остановить до Урала… Неужели это конец?
Архитектор. Похоже, что так.
Рахманинов. Может быть, мы можем что-то сделать, как-то помочь?
Архитектор. Кому помочь, красным, большевикам?
Рахманинов. Русским людям.
Архитектор. Ты что, серьезно?
Рахманинов кивает.
Архитектор. А как ты собираешься помочь?
Рахманинов. Не знаю. Обратиться к соотечественникам, эмиграции. Основать фонд помощи. Ты пойми, там гибнут русские люди, тысячи, каждый день.
Архитектор. Среди эмиграции нет ни одного человека, который бы хотел победы большевиков.
Рахманинов (поднимая письмо со столика). А вот мне пишут русские из Сан-Франциско, что хотят собирать деньги в фонд помощи воюющей России.
Архитектор (садясь рядом с Рахманиновым). Сергей Васильевич, Сережа! Еще какие-нибудь пять месяцев, и мы сможем вернуться. Мы ждали этого 25 лет. Если ты поддержишь большевиков, от тебя отвернется вся эмиграция… все друзья. Поверь своему старому другу!
Рахманинов. Но ведь мы не можем сидеть сложа руки, Коля! Каждую минуту там, в России, гибнут сотни наших братьев по крови… Надо ведь что-то делать!..
356. (Натурная съемка.) ВОЛГА. РАННЯЯ ОСЕНЬ 1942 ГОДА. ДЕНЬ.
На маленькой деревянной пристани на катера грузят боеприпасы, оружие, продовольствие. На далеком противоположном берегу узкой полоской тянется Сталинград. Над ним стелется дым пожарищ, от которого все небо над городом черно. Слышатся разрывы бомб и снарядов. На пристани среди сутолоки топчется Иван с котомкой за спиной. На своем долгом пути он набрал тела, подзагорел. На нем справный ватник, на ногах сапоги. Иван подходит к капитану судна, у которого висит полевой бинокль на груди.
Иван. Дай глянуть, браток.
Капитан неприветливо смотрит на Ивана, но все же дает бинокль.
ВИД СТАЛИНГРАДА ЧЕРЕЗ БИНОКЛЬ.
Разрушенные здания, пожарища. На голом береговом скосе проступает надпись, сделанная мелом: «ЗДЕСЬ ВСТАЛИ НАСМЕРТЬ ГВАРДЕЙЦЫ РОДИМЦЕВА».
357. (Съемка в помещении.) РЕСТОРАН В ОТЕЛЕ В САН-ФРАНЦИСКО.
Время ленча уже заканчивается. Рахманинов допивает кофе. Фолли встает из-за стола.
Фолли. Пойду посмотрю, может, мадам Рахманинова уже приехала.
Рахманинов. Я с вами.
Рахманинов привстает из-за стола и вдруг, охнув, падает опять в кресло, кладет руку на бок.
Фолли. Может, вам лучше подняться в номер?
Рахманинов. Это пройдет. Не говорите миссис Рахманиновой, что я пил настоящий кофе.
Фолли уходит. Рахманинов с посеревшим от боли лицом задумчиво смотрит на панораму Сан-Франциско сквозь огромное зеркальное окно — крутую, отвесно падающую улицу, Голден-Гэйт-мост. В гавани под советским флагом стоит большой пароход. Внимание Рахманинова привлекает русская речь за соседним столом. Там сидят двое мужчин, по костюмам и по прическам явно советские, и между ними — ребенок: девочка лет семи.
Первый русский (вытаскивая бумаги из портфеля)… Я звонил в консульство, там никто не отвечает. А что делать с этими накладными?
Второй русский. Их надо передать в торговую миссию. Пойдем позвоним в Вашингтон.
Первый русский (девочке). Посиди здесь, мы скоро вернемся.
Оба уходят. Рахманинов смотрит на девочку — маленькая, худенькая до прозрачности, она с напряженным до угрюмости интересом следит за тележкой, которую развозит черный официант. Там лежат куски разных тортов, пирожные с вишнями и яблоками, разного рода десерт.
Рахманинов (девочке). Хотите пирожного?
Девочка испуганно переводит большие глаза на незнакомца, от которого она не ожидала услышать русскую речь, и отрицательно качает головой.
Рахманинов. Это очень вкусный шоколадный торт!
Девочка не отвечает, отламывает кусочек хлеба на тарелке, осторожно жует.
Рахманинов (продолжает). Вы говорите по-русски? Девочка (еле слышно). Да.
Рахманинов. Не бойтесь, я тоже русский. Может, вы хотите мороженого? Какое мороженое здесь! С изюмом и орехами.
Девочка. Мне нельзя. Меня будет тошнить.
Рахманинов. А что вам можно?
Девочка. Кусочек хлеба. Я уже сыта.
Рахманинов. А где ваша мама?
Девочка (шепотом). Маму бомбой убило. Когда мы улицу переходили.
Рахманинов (сдерживая слезы). Улицу переходили…
Девочка. Проспект… Невский.
Рахманинов. Значит, вы пережили блокаду в Ленинграде?
Девочка кивает.
Рахманинов. Как вас зовут?
Девочка. Вера.
Рахманинов. Когда-то очень давно у меня была знакомая девочка Вера. Она жила в вашем городе, только тогда он назывался Петербург. Дайте мне вашу руку.
Он прячет ее маленькую ладошку в своих больших руках и смотрит на нее с болью и нежностью.
Рахманинов. Очень приятно познакомиться, Вера. Меня зовут дедушка Сережа.
Неожиданно над ними раздается голос.
Голос первого русского. Ты опять за свое? Сколько раз тебе говорить!
Первый русский берет девочку на руки и обращается к Рахманинову по-английски.
Первый русский. Извините, что она вас побеспокоила.
Он уносит девочку. Рахманинов сидит, обхватив голову руками.
Рахманинов (шепчет). Ну, а дети, за что русские дети должны страдать?
358. (Натурная съемка.) НЬЮ-ЙОРК. ПЕРЕД ЗДАНИЕМ «КАРНЕГИ-ХОЛЛА».
Несколько прохожих стоят, читая афишу: «КОНЦЕРТ РАХМАНИНОВА. ВЕСЬ СБОР ОТ КОНЦЕРТА ПОСТУПАЕТ РУССКОЙ АРМИИ И ВОЮЮЩЕЙ РОССИИ».
359. (Съемка в помещении.) КАССЫ «КАРНЕГИ-ХОЛЛА».
У кассы стоит очередь. С улицы входят несколько человек. Один из них — архитектор Мазырин. Архитектор останавливается посреди вестибюля и обращается к очереди.
Архитектор. Господа! Русские в изгнании обращаются к вам, призывают вас бойкотировать выступление господина Рахманинова. Мы расцениваем поддержку большевистской армии как предательство интересов России.
Второй русский разворачивает плакат с надписью: «ПОЗОР ИЗМЕННИКУ РОССИИ». Люди в очереди переглядываются, переговариваются.
360. (Съемка в помещении.) КОНЦЕРТНЫЙ ЗАЛ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.
Рахманинов репетирует с оркестром. Дирижирует Орманди. Репетируется Четвертый концерт. Рахманинов останавливается.
Рахманинов. Здесь хотелось бы немного рубато. Давайте попробуем с номера 45.
Орманди кивает, репетиция возобновляется. К сидящей в партере Наталье подсаживается Фолли.
Фолли (озабоченно). Билеты продаются неплохо, но у касс группа русских начинает демонстрацию. Кстати, там архитектор Мазырин. Пресса уже пронюхала, что может начаться скандал. За кулисами полно журналистов.
