Двор казался вымершим.
Банька, тоже скособочившаяся, стояла на семи ветрах, и ветер рвал ее и без того взъерошенную крышу.
На частоколе болтался глиняный кувшин с треснутым днищем.
На окнах висели бог весть когда стиранные занавески.
Только колодец жил. Торчал мокрый журавль, и в бадье посверкивал остаток стылой воды.
В дверях хаты показалась Юшкене в облезлом тулупе и обрезанных немецких сапогах. Она подошла к колодцу, зачерпнула воды, оглянулась и, никого не увидев, потащила полное ведро в дом.
Над двором пролетел маленький, похожий на водяную стрекозу самолет. Не успел он скрыться, как из хаты вышел сын Юшкене, только без тулупа и портупеи, в почерневшей от пота гимнастерке, прислонился к частоколу и принялся мочиться. Он словно не слыхал, как во двор въехала телега, как спрыгнул с облучка возница Казимир, как выкарабкались верзила Антс и Забелла.
— Здравия желаю, господин лейтенант, — поприветствовал его Антс.
Лейтенант Юшка наконец застегнул галифе и отрешенно ухмыльнулся.
В окне хаты дернулась грязная занавеска. Мелькнуло широкое лицо Юшкене, потом возникла физиономия одного из тех, что вытаскивал из постели знатока римского права Эдварда Вилкса, лицо приплюснулось к стеклу, застыло в ожидании знака или приказа.
Забелла оглядел хутор, молчаливого Юшку в гимнастерке и поношенных галифе.
Казимир взял за поводья лошадь, и телега подкатила к самому частоколу.
— Работка есть, господин лейтенант, — бросил с телеги Франциск и глянул на окно хаты.
Сын Юшкене не реагировал на слова Франциска, как будто ждал чего-то не от людей, а от оплетенного колючей проволокой частокола.
Приковыляла Юшкене. Казимир достал из-под облучка сверток, протянул ей две бутылки водки.
— Сварганишь после всего обед, — сказал он.
— Да, да, — залопотала баба. — Уже стряпаю.
Прильнувший к окну хаты мужчина наконец дождался знака: Филипп рубанул рукой воздух.
— Раздевайся, — приказал инвалид Забелле. — Только без слов! Живо!
— Запомните, — крикнул Забелла, — я ваш последний шанс. В первый же день Рождества, если не вернусь, госпожа Мурская передаст советскому посольству в Швеции ваши подлинные имена и фамилии.
— Антс, раздень его!
— Я сам, — сказал Забелла.
И стал медленно раздеваться…
Из хаты вышел мужчина, ведя под руку Эдварда Вилкса. Глаза у заложника были завязаны тугой черной повязкой.
Франциск неотрывно следил за Забеллой.
Тот увидел отца, но продолжал с той же раздражающей медлительностью раздеваться. Казалось, он что-то обдумывает или отчаянно решает.
Мужчина подвел к частоколу старого Вилкса.
Они стояли друг против друга — полуголый сын в шляпе и отец с черной повязкой на глазах.
— Антс! — крикнул Франциск.
Антс стянул с головы старого Вилкса повязку.
Свет ударил старику в глаза, и он зажмурился. Когда он снова открыл их, то увидел своего голого сына.
— Попрощайтесь с сыном! — сказал Франциск.
— Не имею чести… ни вас, ни его… никого, — брезгливо прохрипел знаток римского права, озираясь.
— Подумайте! — снизошел Франциск.
И тогда Эдвард Вилкс внятно и безутешно сказал:
— Моего сына Юрия четыре года тому назад расстреляли фашисты. Если бы мой сын Юрий Вилкс был жив, разве стоял бы он голый, прошу прощения, в такой компании? Если бы мой сын был жив, он сидел бы теперь в библиотеке и читал бы Платона или Аристотеля.
— Как хотите. Юшку! — приказал Франциск, все еще глядя на Вилкса.
Антс тронул лейтенанта за плечо, сунул ему в руки пистолет. Повредившийся Юшка увидел обнаженную фигуру, затрясся и прицелился в голову Забеллы.
Прогремел выстрел, но шляпа не слетела с головы и человек не упал. Он только согнулся слегка, сжался как бы.
Лейтенант Юшка нажимал на курок еще и еще, пока не обессилел и не забился в припадке.
Но Франциск смотрел не на него, а на старого Эдварда Вилкса. Знаток римского права стоял как вкопанный, и взгляд его блуждал не по этому захламленному двору, не по этой заплеванной земле, а по небу, где дыбилась громада облаков.
— Одевайся!
Тяжело дыша, обливаясь потом, Забелла натянул на себя одежду.
— Милости просим в дом, — пригласила всех Юшкене. — Обед готов.
— Мерзавцы! — неожиданно промолвил Вилкс.
— Смелый какой! — хихикнул Антс. — А у самого, небось, штаны намокли и зуб на зуб не попадает.
— Может, иногда зуб на зуб не попадает. Может, иногда и в штанах сыро, но это, господа, не я, это моя плоть, не привыкшая к такому обращению.
— Идите домой! — сказал Забелла.
Франциск стрельнул на него глазами.
— Есть, господа, душа! Даже вышибленная из тела, она все равно жива!
— Куда его? — спросил у Франциска Антс.
— Завяжите глаза и отвезите домой, — приказал вместо него Забелла. — И не трогать! Нам не нужны лишние следы.
Франциск вздрогнул. Махнул рукою.
Из леса выехала грузовая машина. Старику завязали глаза и повели.
Когда Франциск и Забелла остались один на дворе, Забелла подошел к телеге, взял кнут, взвесил его в руке, будто намереваясь ударить инвалида. Тот не дрогнул, не отстранился, не заслонился рукой. Только смотрел на Забеллу и кивал головой.
— Я тебе говорил, что моя шляпа бессмертна, — сказал сурово Забелла. — Зря патрон холостил. — И бросил кнут в телегу.
— Да, да, — ответил опустошенно Франциск, отдавая Забелле его оружие — Хотел знать, откуда собака пришла: от НКВД или от Мурской.
— И какой вариант тебя больше устраивает?
— Честно говоря, ни тот, ни другой.
— Значит, договоримся, — решил Забелла. — Я не совсем от Мурской.
У Франциска глаза полезли из орбит.
— Мурской нужно золото. Она мне сказала: любой ценой. А вы… вы ей не нужны. Ни здесь, ни там. Вы нужны мне. Нам. Для нас золото — люди. Люди отсюда, которые знают тут каждый куст, каждый дом. Нужны, чтобы уйти и вернуться.
Франциск понял все и сразу, и потому сказал:
— Люди ждут золото. Без него не пойдут. И нас не выпустят. А золото под развалинами. У меня его нет.
Забелла долго смотрел на него и сказал:
— Значит, скажешь, что есть. Ниже Балтрага в субботу будет ждать морской катер. Оттуда.
— Катер?! — воскликнул Франциск. — Ты сказал «катер»? Мне кажется, я уже видел его однажды…
Забелла положил ему руку на плечо, и Франциск замолк.
— Сколько вас?
— Двадцать, — механически ответил Франциск. — Осталось, — добавил он.
Вечерело. Вероника стояла в развалинах и смотрела на Столярную улицу. На башенных часах пробило девять. Ни Франциска, ни Забеллы не было.
Вероника стояла неподвижно, сложив руки на груди, будто молилась. Слезы текли у нее по лицу, она кусала губы и приговаривала:
— Спаси, господи! Спаси!
В бане было жарко, как в Африке, в бане пот лился ручьями, в бане на полке, как мрачный господь на троне, восседал Франциск, Филипп охаживал Антса веником.
Франциск протянул Забелле бутылку:
— Сделай еще глоток. Водка все снимает с души.
Забелла взял бутылку, отпил.
Они и не заметили, как в предбанник юркнул лейтенант Юшка, заглянул в приоткрытую дверь, застыл при виде голых тел, протянул руку к одежде Филиппа, на которой сверкал пистолет, схватил его и, скрипя зубами, ворвался в парилку.
— Ложись! — закричал Франциск.
Антс и Филипп метнулись на пол.
Забелла схватил шайку с горячей водой и со всего размаху плеснул се в лицо обезумевшего лейтенанта. Юшка упал на пол. Забелла кошкой соскочил с полки и намертво скрутил помешанному руки.
— Спасибо, Георгин. — Франциск впервые назвал Забеллу по имени. — Как только увидит голого — звереет! Наш ротный. А какой мужик был! Что жизнь делает с человеком!
— Что же вы дверь не запираете? — спросил Забелла Мурского, стоявшего на стремянке у книжных полок. Тот от неожиданности чуть нс свалился на пол, но справился с собой:
— Раз уж повадился ветер в дом, никакой замок не поможет. — И стал слезать. — Колбасы хотите? Еще кусочек есть.
— Вот тут стоял сундук, — показал Забелла в угол. — С серебряной оковкой и навесным замком.
— Святые праведники! Я уже не хозяин в своем доме! — закричал Мурский. — В том ларце давно уже ничего нет, и сам он изъеден древоточцем. Зачем вам сундук?
— В дорогу, — ответил Забелла.
Мурский весь напрягся.
— Неужели?! — воскликнул он. — Неужели все-таки есть что везти? Я всегда думал, что моя сестра, хоть и дрянь, а в жизни кое-что понимает. — Он бросился в чулан и выдвинул оттуда небольшой сундук старинной работы. — Товарищ Забелла! А не говорила сестра что-нибудь насчет меня самого?
— Что именно?
— Ну, может быть, в слитках или в изделиях? За страх души! А? — решился он.
