— Война давно кончилась, а ты все эшелоны под откос пускаешь? Спускайся, завтрак готов! Из твоей дроби отличная каша получилась!
— А где Петрикэ?
— Въезжает в освобожденный город на белом коне!
Старик выглянул в амбразуру: к цеху приближалась белая директорская «Волга»…
Дед и внук — Тома Виеру и Петр Гангур — шли по территории винзавода и о чем-то оживленно беседовали. Их лица светились такой радостью, что казалось, они действительно идут по только что освобожденной территории…
Константин Григорьевич проводил занятия с членами школьной виноградарной бригады.
— А теперь, дети, кто скажет, где образуются молодые корни у лозы, выращенной из черенков? Лилиана!
Девочка выпалила:
— На узлах и между узлами в периферийных клетках.
— Чего? Периферийных клетках чего?
Молчит Лилиана, вспоминает. Сидящий рядом с ней Максимаш, внук Константина Григорьевича, шепчет:
— Луча…
— Луча, — говорит девочка.
— Какого луча?
Опять заминка.
— Кто поможет?
Максимаш, как всегда, тянет руку.
— Ну скажи, Максимаш.
— Молодые корни образуются на узлах и между узлами в периферийных клетках первичного сердцевинного луча. Показать?
— Да, конечно.
— Выскочка! — шипит Лилиана.
Максимаш протягивает ей указку:
— Пожалуйста, сама покажи.
Девочка подошла к висящей на стене схеме, ткнула указкой.
— Спасибо, Лилиана, садись. А теперь, дети, давайте подумаем, почему так важно уметь определить глубину залегания основной массы питательных корней?
Максимаш, понимая, что его уже не спросят, подсказывает впереди сидящему мальчику:
— Чтобы знать, как лучше обрабатывать почву, удобрять, орошать, защищать корни от зимних заморозков.
Мальчик тянет руку, но тут раздается тоненький голосок Лилианы:
— Константин Григорьевич, а Максимаш опять подсказывает!
— Максимаш, пересядь на заднюю парту.
— Ябеда, — проходя мимо Лилианы, шепчет Максимаш.
Девочка тут же взывает к мщению:
— Константин Григорьевич, а он обзывается!
— Выйди, Максимаш, — вздохнув, решается на крайнюю меру дедушка. — А чтоб тебе не было скучно, протри лестницу. Тряпку возьмешь у тети Марии, скажешь, я приказал.
Уборщица наблюдала, как Максимаш орудует шваброй.
— Опять набузил? Частенько тебя выгонять стали. Учиться надоело, что ли?
— Топтаться на одном месте надоело, тетя Мария, — признался мальчуган. — Я уже практический курс виноградарства с основами ампелографии проштудировал, а они все корешками занимаются: откуда они растут, зачем растут? Детский сад!
Тетя Мария усмехнулась:
— Ты-то сам давно из-под стола вышел?
Максимаш разогнул спину, вытер лоб.
— Разве дело в возрасте, тетя Мария? Вот вы, например, скажите, что такое эпидермис? А интеркутис? А паренхима? Перицикл? Не знаете? А как размещаются сосуды первичной ксилемы и участки флоэмы? Не знаете. И они, — ткнул он шваброй в стену, — тоже не знают. А я знаю и скрывать свои знания не могу. Вот за это и страдаю…
Константин Григорьевич приехал навестить Виталия, который находился в трудовом профилактическом лагере. Они сидели в небольшой скупо обставленной комнате. Зять был одет в рабочую спецовку. Он похудел, но выглядел неплохо и был явно рад приезду тестя.
— Агафья все еще серчает на меня? — уминая плацынду, спросил он.
— Нс на тебя, на Петра, — улыбнулся тесть, — что оставил семью без кормильца!
— Ну и дуреха, так и передай. Не кормильцем я был, а пропойцей. Ничего, батя, все наладится. Я себя со стороны увидел, вот в чем штука… Такое увидеть, мозги сразу на место станут. На кой черт мы вино делаем, батя? Сколько людей себя им губит, а мы его все больше, а мы его все лучше! Зачем, батя?
Не ожидал такого разговора тесть, смутился:
— Молдаване, Виталий, пьют вино испокон веку и, как видишь, не только выжили, но и зажили по-человечески. И потом, виноград — это перво-наперво плод, витамины, необходимые и детям, и взрослым.
— Нет, батя, не убедил ты меня. Выйду отсюда, подамся с винзавода, чтоб глаза мои его больше не видели…
— Ну, дело хозяйское.
Они поднялись — время свидания подошло к концу.
Мимо автобуса проплывали огромные массивы виноградников. Константин Григорьевич, может, впервые в жизни смотрел на них настороженно, словно в этом безбрежном зеленом море таилась опасность и для него, и для всех людей.
Его взгляд скользил по лицам пассажиров, пока не остановился на сияющем личике девочки: она ела черный виноград и улыбалась ему.
И на душе у него полегчало.
Но ненадолго. Поскольку путь домой все равно лежал через Кишинев, Константин Григорьевич решил заглянуть к Анике. Зашел в общежитие, спросил у дежурной, услышал ответ и зашатался…
Дежурная уложила его на диван, дала нитроглицерину.
Перед воротами роддома шла бойкая торговля цветами. Новоиспеченные отцы, не торгуясь, хватали букеты и, размахивая ими под окнами, выкрикивали имена своих жен.
В дверях появилась Аника, бледная и похудевшая, неся на руках синий конверт с новорожденным.
Константин Григорьевич вышел из такси, взял ребенка, приоткрыл уголок конверта и, увидев сморщенное личико, улыбнулся. Но тут же погасил улыбку и хмуро посмотрел на дочь. Аника стояла, опустив голову.
— Вот тебе и биоэтика, — сказал отец, кивая иа конверт. — Будет тебе наука… двадцать первого века. Садись в машину.
…Потом они ехали в междугородном автобусе. Аника держала ребенка, на коленях у деда громоздились свертки, коробки, а рядом, в проходе, стояла детская коляска.
— Как наречешь его? — спросил Константин Григорьевич.
— Костикэ хочу назвать… в твою честь.
— Спасибо за честь… Константин, значит. А отчество? Аистович?
Молчит дочь. Молчит отец.
Одетый в форму десантника, Алексей вел Джику по улице совхозного поселка, держа его кисть на болевом приеме. Джику не сопротивлялся и, превозмогая боль, напевал: «А город подумал, а город подумал — ученья идут!».
Так они добрались до особняка Гангуров.
— Анико! — позвал Алексей. — Анико!
На ступеньках крыльца появилась Аника. Она не видела заломленной руки — просто стоят рядом два парня-ухажера и так приветливо ей улыбаются.
Алексей слегка нажал кисть Джику. Тот поморщился и сказал:
— Анико, дорогая, вынужден при свидетелях повторить то, что столько раз говорил тет-а-тет. Я люблю тебя и готов сегодня же взять тебя в жены.
Аника презрительно молчала. Алексей опустил Джику, оправил мундир и застыл по стойке «смирно».
— А ты, Алеша, что скажешь… при свидетелях? — спросила она.
— Простите, — сказал Алексей и пошел прочь.
Аника повернулась и скрылась в дверях. Джику постоял, потирая руку, затем догнал Алексея, пошел рядом:
— Такие деликатные вещи, товарищ десантник, не решаются с помощью болевых приемов. Женская душа — потемки, в которых мужчине суждено…
— Уйди, Джику, — тихо сказал Алексей.
Из бочки шел легкий пар. Мош Тома опустил в отверстие длинную железную цепь и, кряхтя, стал раскачивать бочку: туда-сюда, туда-сюда…
Поубавилось сил у старика, да и ростом стал меньше — не выше бочки. Однако посудина поддалась, раскачалась понемногу.
Гремит цепь, очищая днище от винного осадка…
Двенадцатилетний правнук Максимаш заявился, обед принес. Оставил на кухне и исчез в винограднике.
Мош Тома проковылял на кухню, снял крышку с кастрюльки, вдохнул в себя пар. Нет, не хочется ему есть.
И опять раскачивается бочка: туда-сюда, туда-сюда…
Гремит цепь, гулко и жутковато. По крайней мере, так кажется Максимашу. Усевшись среди кустов, он заполняет журнал «Фазы развития виноградного растения».
— Ягоды из твердых стали мягкими. В связи с исчезновением хлорофила ягоды светлеют, появляются слабые признаки прозрачности…
Послышался грохот. Мальчишка приподнялся и похолодел от ужаса: бочка катилась к воротам, а мош Тома лежал навзничь!
— Дедушка, ты чего, а, дедушка? — тряс его мальчик. Затем вскочил и выбежал на улицу.
— Дедушка умер! — кричал Максимаш, и ребятишки, подхватывая новость, разносили ее по всему селу: — Мош Тома умер!
А тем временем мош Тома уже стоял на четвереньках и тряс головой, чтобы скорее прийти в себя. Подоспевший сосед помог ему вкатить бочку во двор.
Поэтому, когда сбежались родственники, им пришлось пережить несколько мистических мгновений. Сгрудившись у дыры в заборе, они как завороженные смотрели на раскачивающуюся бочку и слушали грохот цепи, доносившийся, словно из преисподней. Со стороны, улицы старика не было видно, и им казалось, что это дух Томы Виеру продолжает готовиться к месяцу Ковша…
