разговоре с доктором немолодой годами Сольнес признается, что
его преследует мысль о будущем, о юности, которая придет и «по¬
стучит в дверь», вырвет почву из-под ног и «все перевернет»,—
разговор, в котором, как полагал Орленев, скрыт смысл драмы.
Он не мог тогда знать, что Блок возьмет для эпиграфа к своему
«Возмездию» слова Ибсена: «Юность — это возмездие». Чувство
же у него было такое, блоковское.
Как всегда, в его толковании роли был и личный мотив: все
чаще он задумывается о гнете времени и упущенных возможно¬
стях («грызет тоска мученья от невыполненных планов»29). Не
повторяет ли он себя, не кончился ли его цикл? Усталый и немо¬
лодой человек хочет встряхнуться и вновь обрести себя; встреча
с юностью — это ведь не только возмездие, это еще и великий сти¬
мул обновления. Юность в образе Тильды — Поповой была такой
вдохновляющей. Может быть, у нее, как и у Комиссаржевской
в роли Тильды, не было «жестокости идеализма», предписанной
Ибсеном, ее задумчивая лирика не уживалась с фанатизмом. Но
в характере этой Тильды была твердость, и она с таким самозаб¬
вением верила в будущее, в возрождение Сольнеса, в «чудо из
чудес», что нельзя было не поддаться этой вере и тем, кто пал
духом.
Попова выступала в ансамбле с Орленевым очень недолго, по¬
том их пути разошлись, но до конца жизни он с восхищением
отзывался о ней. Когда во второй половине двадцатых годов в Мо¬
скву приехал известный нью-йоркский антрепренер и спросил
у него, с какой актрисой он согласился бы теперь поехать в Аме¬
рику, он ответил — с Поповой, потому что выше ее никого не
знает в современном русском театре. Мысль о поездке с ней
в Америку возникла у него еще в момент их саратовской встречи,
но Попова, видимо, отказалась от этого предложения, и он стал
подыскивать других партнеров. В тот момент он плохо справ¬
лялся с очередной депрессией и знал, что отдых, морские купа¬
ния, моционы, рассчитанный по часам распорядок дня с обяза¬
тельными паузами ему не помогут — его случай не типичный, ему
нужен не щадящий режим, а перегрузки, темп, выматывающий
душу и тело, новые впечатления и новые задачи. В обстановке
дела и напряжения всегда брали верх здоровые силы его натуры.
Он пытается сохранить в своем репертуаре «Сольнеса», хотя
подходящей актрисы, другой такой, как Попова, не находит. Его
в провинции хвалят: это «новая роль высокодаровитого актера,
очевидно, не покладающего рук в своей творческой работе». Он
настроен более скептически, чем его рижский рецензент, который
по-своему сочувственно отзывается и о Тильде в этом спектакле:
«Недурна молодая актриса г-жа Свободина» 30. Не очень подхо¬
дящие слова для роли, про которую поэт сказал: «Вся мятеж и
вся весна». Полуудача «Сольнеса» не смущает Орленева, и с от¬
чаянным упорством он тренирует и натаскивает неопытную парт¬
нершу. Но это ведь задача педагогическая, режиссерская, так
сказать, частная, а ему нужны задачи генеральные. И он пред¬
принимает большую поездку по Сибири и Дальнему Востоку.
Прошлогодние триумфы на этот раз не повторяются, очевидно,
он поторопился вернуться в знакомые места...
А вот в Америку, в этом он убежден, уже пришло время вер¬
нуться. Там его ждут и предлагают выгодные контракты. От
сибирских тысяч у него не осталось и рубля. Правда, он прожил
этот год, как наследный принц, занимал в Петербурге номер из
пяти комнат, устраивал званые обеды, покупал дорогие, боярские
шубы и потом почему-то отдавал их за бесценок. Деньги ему
очень нужны и для того, чтобы построить и вести большой театр
для крестьян с участием первоклассных актеров — голицынский
опыт его разохотил.
Сбор своей небольшой труппы, всего из семи человек, он на¬
значил в уездном городке неподалеку от Харькова и разослал
телеграммы с таким интригующим текстом: «Приглашаю в Нью-
Йорк с остановкой в Ахтырке». Как только актеры собрались, он
объявил им план поездки. Про свою депрессию в хлопотах он
забыл.
По пути в Америку он побывал в Варшаве, где играл «Приви¬
дения» и «Строителя Сольнеса», и в Кракове, где увиделся со
знаменитым Сольским, патриархом польской сцены (тогда ему
было уже пятьдесят шесть лет, и он прожил еще сорок три года,
тоже отданные театру). Встреча у них была шумная и друже¬
ственная и закончилась на рассвете на пустынной площади
в центре Кракова; здесь Орленев «задал старым Сукенницам *
гамлетовский вопрос: «Быть или не быть?». Монолог этот он ис¬
полнил прямо замечательно. Что и говорить, перед нами был
большой артист» 31. В свою очередь Орленеву понравилось искус¬
ство Сольского. На прощание польский актер щедро поделился
с русским коллегой фотографиями макетов и рисунками костю¬
мов и гримов.
Из Кракова Орленев вернулся в Варшаву и, продолжая вы¬
ступать в ибсеновских спектаклях, готовился к заграничной
поездке. Путь его лежал через Либаву (Лиепая), оттуда на ста¬
ром давно отслужившем свой век пароходе он отправился в Аме¬
рику. Из всех его морских путешествий это было самое неспо¬
койное. 3 января 1912 года уже начались его гастроли в Нью-
Йорке в театре «Гарибальди». Для открытия шел «Бранд».
Американские газеты отметили возвращение «прекрасного
русского актера» и отдали должное смелости его, «на крохотной
сцене маленького театра поставившего большую эпическую драму
Ибсена»32. Еще примечательней, что «Бранд» никогда до того
полностью не ставился в Нью-Йорке, и первым на это решился
Орленев, что «уже само по себе событие». Не все тонкости интер¬
претации пьесы труппой Орленева были доступны зрителю, не
знающему русского языка. «Остаются незамеченными необыкно¬
венные нюансы, нежные оттенки живого слова». Но бывает кра¬
сота в театре, подымающаяся над языковыми барьерами, когда
вокруг актера на сцене образуется «тот особенный ореол», кото¬
рый критик Мэйли называет «магнетизмом богато одаренной лич¬
ности». В такие минуты можно не знать в точности «слов, произ¬
носимых Орленевым, потому что зрение, слух, разум и душа
вполне созвучны ему в огромном чувстве удовлетворения и во¬
сторга» 33. И никаких при этом обстановочных эффектов, только
актер и зритель, лицом к лицу.
А какие могли быть эффекты в старом театре «Гарибальди»,
тесном, неудобном, плохо отапливавшемся в ту холодную снеж¬
ную зиму 1912 года? Как ни странно, неблагоустройство это не
отразилось на сборах, они были не битковые, по вполне устойчи¬
вые, и устроитель поездки не унывал. Состав публики был при¬
мерно такой же, как во время первых гастролей: эмигранты из
* Торговые ряды в Кракове — архитектурный памятник XIV—XVI веков.
России и искушенные театралы, представители интеллектуаль¬
ных верхов, включая критику из бесчисленных газет, выходив¬
ших тогда в Нью-Йорке.
В первых откликах этой критики обращает на себя внимание
одна повторяющаяся тема: шесть лет назад Орленев приезжал
в Америку с Назимовой, и как по-разному сложились их судьбы.
Она стала одной из звезд театрального Бродвея. Он при всей из¬
вестности у себя на родине — в Америке выступает где-то на за¬
дворках, в грязном маленьком театре, куда не заманишь и звезд
третьей величины. Чем объяснить этот контраст? Ведь «дарова¬
ние Назимовой, несмотря на свою исключительность, уступает
дарованию ее соотечественника, делившего с ней первые не¬
взгоды в нашей стране»,—замечает та же «Нью-Йорк тайме».
Может быть, тем, что у Назимовой помимо таланта игры есть
еще талант адаптации, она как личность гораздо пластичней,
уживчивей, чем Орленев с его брандовским неистовством. Не¬
сколько позже, в середине марта, Назимова в одном газетном ин¬
