теряла значения в эти годы кануна, «Красный цветок» промельк¬
нул в репертуаре Орленева и быстро исчез. В свете все углубляю¬
щейся исторической трагедии («гремит, гремит войны барабан»)
пьеса Щеглова и ее надрыв сильно поблекли. Если уж надрыв,
так лучше Достоевский, которого, по выражению одной провин¬
циальной газеты, Орленев «не только разъясняет, но и продол¬
жает». Вторая возобновленная им роль — Фердинанд в «Ковар¬
стве и любви»; он возвращался к ней, начиная с гимназических
лет, несколько раз, так и не сыграв по-своему, как задумал. Пуб¬
лике Фердинанд нравился.
Летом 1915 года ему удалось на какой-то срок высвободиться
из гастрольной кабалы и поехать в Востряково: там была ти¬
шина, по которой он соскучился, и летний театр, давно ожидаю¬
щий его возвращения. Он пригласил нескольких актеров из Мо¬
сквы и стал готовить «Царя Федора», объявив в окрестных дерев¬
нях, что с 15 августа возобновятся его бесплатные спектакли.
Предполагалось также, что этот «Царь Федор» на природе будет
заснят для кино в двух пересекающихся планах: первый — ак¬
теры, разыгрывающие пьесу на сцене, второй — зрители в их не¬
посредственном восприятии действия. Идея по тем временам ори¬
гинальная и характерная для орленевской эстетики смешения
жизни с искусством. Но в назначенный день с самого утра шел
дождь, несколько часов не прекращалась гроза, и не было, как
позже писал Павел Николаевич, «ни одной капли надежды на
прекращение этой, все сломавшей, грозной силы» К Неудача по¬
действовала на него отрезвляюще, он стал внимательно пригля¬
дываться к своей хуторской идиллии.
В следующее воскресенье спектакль все-таки состоялся,
правда, без киносъемок. Но как все вокруг изменилось. Народу
собралось куда меньше, молодых мужчин призывного возраста
совсем не было видно, уже появились первые жертвы войны, без¬
ногие и безрукие вернувшиеся с фронта. Подростки, которых он
посылал с плакатами на осликах по соседним деревням, повзрос¬
лели, и индейские костюмы выглядели на них глупо. Даже
ленты, украшавшие осликов, выцвели, и весь этот карнавальный
дух казался неуместным в неспокойном и потускневшем мире.
К тому же выяснилось, что содержать хутор, труппу и театр ему
не по средствам. Деньги падали в цене, да их у него и не было.
Какие-то меценаты из среды московского купечества обещали
взять на себя часть расходов, но в горячке делового ажиотажа,
подогреваемого войной, забыли о нем и его театре. Что ему оста¬
валось делать? Он заложил хутор и опять пустился в путь...
В Востряково он вернулся только следующим летом, срок выкупа
закладной прошел, права на хутор были потеряны. Землевладель¬
цем он не стал и на этот раз. и то немногое, что у него было
(книги и говорящий попугай Жако), перевез поближе к Москве,
в Одинцово, где снял у своего старого товарища, еще по ниже¬
городскому сезону, дачу на круглый год.
Ненадолго он задержался в Москве, и с удивлением наблю¬
дал за переменами на театральной афише. Какая-то пугающая
оргия: кабаре, ревю^ шантаны, модные жанры — интимный и экс¬
центрический, парижские этуали, негритянская музыка, не говоря
уже о том, что русская сцена, пусть и эстрадная, никогда еще
так близко не смыкалась с рестораном и сомнительным и хорошо
оплачиваемым флиртом, как в эти военные годы. И всюду бит¬
ком набитые залы и нарядная публика, веселящаяся до упаду, до
утренней зари. Кто-то из литературных друзей Орленева сказал
ему тогда, что театр в Риме возник во время эпидемии чумы и
что блаженный Августин увидел в этом знак божий, поскольку
театр «тоже своего рода чума, только не для тела, а для души».
Не прав ли был нетерпимый Августин? Чехов ведь тоже говорил,
что современный театр — это сыпь, дурная болезнь городов...
В самом мрачном состоянии духа Орленев опять отправился в по¬
ездку по России.
В июне 1916 года судьба забросила его в Астрахань, где он бы¬
вал не раз, и здесь, прогуливаясь днем в пустынном городском саду,
он увидел юную Шурочку Лавринову. Об обстоятельствах этой
встречи мы знаем по воспоминаниям Александры Сергеевны Ор-
леневой, записанным ее дочерью Надеждой Павловной и любезно
нам предоставленным. Шестнадцатилетняя Шурочка гостила
у своей тетки Дробышевой, женщины деятельной, арендовавшей
на лето центр местных увеселений, гордо, по-столичному назы¬
вавшийся Луна-парком; в нем находился и театр. «Воспитанная
в строгих правилах своей матерью, бедной женщиной, имевшей
на руках еще двух маленьких дочерей, я редко бывала в театре,
но слава Орленева не минула и моих ушей». Весть о его приезде
заинтересовала Шурочку; только удастся ли ей побывать на пер¬
вом спектакле? Вечера у нее были заняты, тетка сбивалась с ног
от множества обязанностей, и она помогала ей в кассе и буфете.
А дни у девушки были свободные, и она проводила их в безлюд¬
ном саду, за книгой, под своим любимым деревом.
«Мимо скамейки медленным шагом прошел человек. Вначале
я не обратила на него внимания, но затем что-то заставило меня
поднять голову. Человек сидел на скамейке невдалеке. Меня по¬
разил внимательный и глубокий взгляд устремленных на меня
глаз. Он как бы изучал меня, заглядывая в глубь души. Я встала
и, немного рассердившись и даже испугавшись, убежала...».
Вечером на банкете в честь гастролера (куда пригласили те¬
тушку и племянницу) они познакомились. «После нескольких
фраз он вдруг сказал мне: «Шурочка, а ведь я вас увезу»,—на
что я смущенно и удивленно ответила: «Как это увезете? Разве
я вещь какая-нибудь?» Орленев спокойно ответил: «Нет, я вас
увезу как свою жену». Конечно, я не придала значения его сло¬
вам. ..».
На следующий день они снова встретились па той же ска¬
мейке в городском саду. В руках у Шурочки был том Достоев¬
ского. Для провинциальной девушки без образования, из бедной
семьи такой выбор чтения был тогда редкостью. Впечатлитель¬
ный Орленев заговорил о родстве их душ и без промедления, те¬
перь уже не шутя, предложил ей стать его женой, другом и по¬
мощником. Сперва она растерялась, но, посмотрев на Орленева,
на его сияющие глаза, неожиданно для самой себя дала согла¬
сие. И тогда, как пишет Н. П. Орленева в дополнениях к рас¬
сказу матери, «перед ними возникли непреодолимые препятствия.
Без согласия родителей «увезти» себя она не разрешила бы.
А препятствием были и разница в возрасте — тридцать лет — и
разница в среде,— от одной мысли, что Шурочка куда-то уедет,
став женой актера, родные пришли в ужас...».
Препятствия, как мы знаем, Орленева не пугали. На какое-то
время он уехал по своему очередному маршруту, у них завяза¬
лась переписка. Вскоре вернувшись, он застал Шурочку уми¬
рающей от тропической малярии. Потрясенный бедой Орленев
окружил свою избранницу такой заботой, которая не оставила
сомнения в его чувстве. Все перипетии этой любви, ставшей по¬
том привязанностью до конца жизни, легко проследить по пись¬
мам Орленева к Александре Сергеевне, она их тщательно сохра¬
няла, и вот они перед нами, сто тридцать одно письмо. Первое
датировано 15 июля 1916 года, последнее — 1928 годом2.
Любовь с первого взгляда — такое с ним случалось не раз.
Вспомните встречу с Назимовой в Костроме. Тогда он не рассуж¬
дал, он восхищался пленившей его красотой молодой женщины.
К этому добавьте еще и безотчетный профессиональный оттенок:
он сразу поверил в Назимову-актрису, умную и сильную парт¬
нершу. Ничего похожего на то, что произошло в Астрахани. Для
сорокасемилетнего Орленева, человека уже много пожившего,
Шурочка Лавринова была воплощением молодости, которая все
