Началось представление. Москвичёв, в виде трубочиста, выпадает из камина на сцену, упал, приподнялся... и остолбенел!.. Не может выговорить слова... готов бежать со сцены... отчего же? — Приезжавший губернатор Орловского наместничества был приглашён в театр и сидел в первом ряду кресел. Актёр Москвичёв был в орловской губернской роте сержантом и в некоторые именитые дни, составя из любителей какую-нибудь пиеску, потешал тамошнюю публику. Поэтому губернатор знал его лично, а Москвичёв и ещё более знал губернатора. Услышав, что в Харькове устраивается театр и почувствовав в себе призвание, Москвичёв тайно оставил знамёна орловского губернского Марса и предложил услуги свои харьковской Талии*. Итак, заметив своего губернатора, он постигнул следствия за самовольную перемену службы, потерялся совсем и едва не убежал со сцены; но начальник его, сжалясь над ним и чтобы не лишить публики удовольствия, закричал ему: «Не робей, Дмитрий, не робей!.. Продолжай, не бойся ничего». И Дмитрий оправился и кончил пьесу к всеобщему удовольствию.
В тот же вечер оба губернатора кончили на бумагах, что сержант Дмитрий Москвичёв переведён из орловской губернской роты в такую же харьковскую.
Москвичёв ожил и приступил к поставке уже настоящей оперы: «Мельник»*. Актеры пели по слуху, т.е. за скрипкою дирижёра, а для Анюты* был выбран мальчик из классной певческой. Механик устроил мельницу с вертящимся колесом, лошадь с движущимися ногами; было чего посмотреть! Но когда, в продолжение представления, из-за зелёной горы выдвинут был большой красный шар и действующие сказали, что «это месяц взошёл», тут рукоплескания потрясли воздух!..
Вот какие вольности терпимы были на сцене! Москвичёв, представляя мельника — а в этой роли он точно был отличен, — запел:
Я вам, детушки, помога,
У Сабурова денег многа —
(Сабуров был один из первых чиновников, славился богатством), рукоплескания раздались... Сабуров захохотал... и более ничего.
Москвичёв, чтобы поправить свою неудачу, в другой раз запел:
Я вам, детушки, помога,
У Карпова денег многа.
Карпов (богатый купец) покраснел, утерся... и больше ничего. Рукоплескания подтверждали, что актёр пел правду. Москвнчёву надо было добиться до своего, и он запел:
Я вам, детушки, помога,
У Манухина денег многа.
(Манухин, купец, если и не богатый, то тароватый).
Вслед за этой остротой, полетел на сцену кошелёк с рублевиками, и мельник, подняв его, манерно выступил, сделал три поклона с должным шарканьем ног... и, ободрённый успехом, снова вступил в роль.
Никто не винил актёра, все смеялись находчивости его... Часто бывали и потом подобные сцены и также проходили без взыскания... но до времени.
Представления продолжались постоянно. Комедии даваемы были большей частью Сумарокова*; «Вздорщица»* славилась за остроты. Гардероб был из стамеда и мишуры. Костюм «Скупого»* был как-то «необыкновенно курьёзный». Комедия Верёвкина* «Так и должно» дана с приготовлениями; к «Недорослю»* же приступали с большим обдумыванием и соображениями. Едва ли не целый месяц продолжались репетиции. Из опер были: «Мельник», несколькими представлениями сряду умноживший значительно театральную кассу. Потом «Два охотника»* и «Говорящая картина»*. Оперы же «Добрые солдаты»* и «Сбитенщик»*, как требовавшие больших приготовлений и декораций, постановлены на другой год существования театра. Когда делал выписной живописец декорацию улицы, то знатоки съезжались в свободные от представления вечера в театр, освещали его, судили картину, делали свои замечания, требовали поправок и, наконец, одобрили.
Приготовление новой пьесы, хотя бы и не оперы, а обыкновенной комедии, было известно заблаговременно, и её давали в обречённые дни; в прочее же время продовольствовались прежними, уже наизусть всем нам известными.
Проходило время, а все ещё не было ни одной актрисы на нашем театре, как вот актер Москвичёв женился на дочери одного из цыган, постоянно живущих в Харькове. Лизавета Гавриловна была хорошенькая, молода, ловка, нравилась видевшим ее. Скоро после женитьбы Москвичёва объявлено было, что жена его будет играть Анюту в опере «Мельник»... Несколько дней перед таким необыкновенным событием только и речей было, что, наконец, явится на сцене «настоящая актриса», т.е. не мужчина в женском платье, а именно женщина. А кто знавал «Лизку», тот предугадывал, чего должно ожидать от появления её на сцене. В вечер представления театр ломился от множества зрителей... Но вышла Анюта... О Аполлон!!! Чего тут не было. Единственная женщина на сиене, и женщина молодая, хорошенькая, с чёрными живыми глазами, ловко играющая, очень мило, прелестно поющая, быстрым взором озирающая сидящих в креслах, — всё было в исступлении. Рукоплескания, форо* не умолкали, кошельки с червонцами и рублёвиками летели на сцену то справа, то слева... тогда ещё не были известны вызовы, так много льстящие нынешним актёрам и актрисам...
Оперный репертуар умножился. Тут-то явились оперы: «Добрые солдаты», «Сбитенщик», «Несчастье от кареты»*, «Скупой», «Розана и Любим»*, «Любовная ссора»*, «Аркас и Ириса»* и проч. Понабралось актёров и актрис, «кто с борка, кто с сосенки». Представления пошли чаще. Приезжавшие из столицы уверяли, что там в праздничные и воскресные дни дают представления. Вот и у нас начались в эти дни.
И как всё было хорошо в это безэтикетное, искреннее, патриархальное время! Каждое воскресенье, каждый праздничный, торжественный день, а тогда все торжества были табельные, утром все служащие чиновники, все, почему либо прибывшие в город дворяне, съезжаются к губернатору. С ним отправляются в собор. Оттуда опять к губернатору, и как не было тогда приглашений к обеду, а каждый почитал должною вежливостью приехать на обед к начальнику, то почти все оставались у него обедать. В высокоторжественные дни этикетный обед сам по себе. В прочие праздничные дни обед начинался в час. На столе сервиз серебряный, массивный, с гербами царским и наместничества, на 120 персон, со всеми принадлежностями. Такой сервиз выдан был от казны каждому губернатору при открытии наместничества. При столе всё играет музыка, поют певчие; в каждое торжество, при открытии заздравного кубка, пальба из городских пушек от 21-го даже до 101-го выстрела, смотря по предмету торжества.
После обеда редко кто уезжал. Вместе всем так приятно было. Ласковость хозяек, приветливость, равная ко всем, свобода… что этого лучше?.. Губернатор уходил отдыхать и не возвращался; а приходил радушный, занимающий всех хозяин. Дамы и девицы в своих кругах; около них увиваются любовники с распудренными тупеями*, длинными «в пучок» связанными косами, в полосатых фраках, вышитых жилетах, в чулках, башмаках с огромными пряжками или сапогах «со скрипом», с большими отворотами и длинными ушами, из белой кожи; в петлице фрака букет цветов. Посерьёзнее их мужчины, особыми группами расположась, трактуют где о делах, где о театре, об охоте... Хозяин, как бы в своём семействе, принимает участие в разговорах, суждениях, возражает и снисходительно выслушивает противоречия... Редко, редко, и то для почётных старичков, разложат один карточный стол в рокамболь, ломбер*.
Но вот пять часов. Глядим в окна... стройно марширует взвод «классных кадет», в красивых мундирчиках, с лёгкою амунициею. (Их была рота на всём положении, как в корпусах кадетских. Летом выходили они за город, делали укрепления, штурмовали; у них были свои пушки). Взвод этот ведёт офицер из них же и часто моложе их летами, но за успехи в науках удостоенный от начальства повелевать товарищами. Придя к театру, офицер расставляет по два кадета с ружьецами у каждого входа и особого для отбирания билетов. От пяти часов съезжаются к губернатору прочие чиновники и дворяне с семействами; тут же являются проезжающие через Харьков из столиц или других наместничеств, знакомятся с губернатором, с чиновниками, говорят о разных предметах, новостях... как вот шесть часов. Директор театра докладывает, что время идти в театр. По покойно устроенной лестнице все сходят и идут по своим местам. С появлением губернатора в его ложе, оркестр загремит симфонию, непосредственно за нею начинается представление.
