— Юрий Мефодьевич, вот вы собачник…
— И вы тоже. Это сразу видно.
— Собачник собачника видит… — сами знаете.
— А у вас было когда-нибудь двенадцать кошек? То-то… А у меня было.
— А не приходилось народному артисту торговать на Птичьем рынке?
— Однажды, когда у нас было двенадцать котят, мы с женой попробовали это. Я ждал ее за забором, физиономию не показывал, только котят передавал, которые грелись у меня за пазухой. Но она оказалась горе-продавец: всех даром раздала.
— Представляю, как бойко пошла бы торговля, если бы с котятами стоял Адъютант его превосходительства… Налетели бы, а потом рассказывали знакомым, как покупали котят у популярного артиста.
— Ну, так мы иногда и пристраиваем животных. Так сказать, эксплуатируем популярность. Я лучше потрясающую историю расскажу про свою собаку Кузю. В семьдесят шестом году я неожиданно для всех и для самого себя получил роль царя Федора. Мне надо было ввестись в готовый спектакль за восемь дней. Сроки нечеловеческие. В то время я жил на Петровке. Вот сижу дома на диване, поджав ноги, и учу сто страниц стихотворного текста. Учу, смотрю в окно, снова учу. Я даже не обедал. Но время пошло к закату. Чувствую, что текст идет, но души в нем нет, что-то не зацепилось. И вдруг я увидел, что напротив лежит Кузя, моя собака, и смотрит на меня. Я в тот момент даже не сообразил, что за весь день не вывел его, бедного, не покормил…
— А ты знаешь, что такое царь? — произношу текст, глядя Кузе в глаза, ничего уже не соображая.
— А… ты знаешь…
Он встал, подошел ко мне, положил морду на колени.
— Ты помнишь батюшку-царя?
И Кузя завилял хвостом. Когда я закончил эту сцену, понял, что нашел нужную интонацию. И вот с тех пор я знаю точно, что он мне подарил эту сцену, а может быть, и решение всей роли.
— Наша беседа похожа на старую интермедию, когда встречаются две старушки: «У тебя Барсик колбасу жреть?» Про грустное, то есть про колбасу, не будем. Скажите, вы дрессируете свою животину?
— Нет, я не дрессирую. Они живут не собачьей, а человечьей жизнью. И иногда лучше, чем я. На самом деле я всю жизнь мечтал о породистой собаке типа овчарки. И только я решал брать породистую, как жена мне приносила маленькую дворняжку. Наконец в прошлом году она мне подарила кавказскую овчарку. Голубую, представляете?! Фантастика, это необъяснимо. Назвали мы ее Лушкой. Она у нас прожила четыре месяца… Погибла… Отравили на Патриарших. Рассыпали какую-то гадость против собак, она и… Как-то этот породистый подарок у меня не прижился.
— История грустная, но семейка у вас веселая, Юрий Мефодьевич. Жена вам дарит собак. А вы ей — кошек?
— Жена у меня — большая оригиналка. Она может подарить такое… Когда я снялся в «Адъютанте» (это был мой первый самый большой гонорар), я скопил пятьсот рублей и очень на них рассчитывал. Вдруг жена позвонила мне на съемки.
— Я купила тебе подарок. Юра, ты стоишь?
— Стою.
— Сядь. Я купила тебе рояль.
В общем, все эти деньги она грохнула на инструмент.
— А вы играете? Не знала.
— Я — нет. Но это — память после «Адъютанта». И вот мы, когда переезжали с квартиры на квартиру, таскали за собой по всей Москве этот рояль. Теперь у нас их целых два. Дети-то у нас музыканты, и мы мучаемся с двумя роялями.
— Два рояля, три собаки, четыре кошки… Не много ли на душу населения?
— Да нет. Прежде было все нормально. Сейчас — непросто. Кормить трудновато стало.
— А какого цвета глаза у вашей жены?
— Карие.
— Согласно американскому тесту, человек, ответивший на этот вопрос не задумываясь, принадлежит к числу семьянинов-паинек. И вы производите впечатление человека с благополучной личной жизнью. Я ошибаюсь?
— В общем, правильное у вас впечатление. Я, наверное, благополучен.
— Я это к чему… Как вы играете в таком случае неудачника в любви, сломанного человека — дядю Ваню? («Дядя Ваня» — спектакль Малого театра 1993 года. — М.Р.)
— Я все беру от сердца. У меня тоже не все идет гладко. Было много неудач, срывов. Потом, для меня дядя Ваня — живой мертвец. Он как бы ходит, кушает, говорит, водку пьет, но… он мертвец. Я таких встречал. Наша профессия подглядывать.
Вот недаром моя жизнь прошла с животными. Пусть с маленькими, не породистыми, но… Тут я прихожу после спектакля домой и спрашиваю: «Гуляли Ласку?» Мне отвечают: «Через полчаса пойдем». Я говорю дочке: «Вот у тебя есть возможность в любое время сходить туда, куда ты хочешь, — а собака может жить только по твоему расписанию». Поэтому я могу куда-то не зайти, не сесть за стол, а пойти с собакой. Она, я думаю, это понимает и ценит.
Когда мы обучаем студентов на первом курсе, мы их приучаем к жалости и переживанию. «Представьте, — говорим, — что вы кормите кошечку, собачку». То есть вызываем у человека эмоции, сострадание.
— У современного поколения, которое выбирает только «пепси», разве можно такими ассоциациями выдавить слезу?
— Можно. Собака никогда не укусит человека, который идет к ней с лаской, добром. И мне жалко тех, которые кричат: «Уберите от ребенка собаку, она грязная!» Ребенок слышит это, у него вырабатывается комплекс, и это он уже переносит на других людей. Потом вырастает такое…
— Психологи уверены, что когда человек темам «человеческим» предпочитает «собачьи», много возится с животными, это значит: он не доверяет людям. А вы?..
— Я имею основания многим не доверять. И кто-то, кстати, правильно сказал: «Чем больше я делаю добра, тем больше получаю зла». Слишком мало остается тех, кто не предал.
— Вы догадываетесь, какой вопрос я сейчас задам?
— Да, меня предавали. И продолжают предавать. Так или иначе это происходит. Сначала я очень болезненно реагировал на такие случаи, но с годами все же приходит, мудрость… И я не то что успокоился, но понял: наверное, так устроен человек. В конце концов, говорю я себе, меня же не отравили. Однако все же больно.
Жалко мне их всех. Вот у животных, у собак такого быть не может.
— А не было желания на все плюнуть и уйти, хоть даже в собачью стаю?
— Понимаете, собаки, как и люди, уходят в стаю не от хорошей жизни. Вот, помню, два года назад я был за городом и пошел в магазин. В узком переулочке я увидел штук пять собак. Они стояли, сбившись в стайку, и смотрели на меня. А я-то знаю, что отступать назад нельзя — бросятся. «Может, я куплю им пожрать, жалко все же», — думал я, продолжая идти на собак. Одна из них, очевидно, вожак, отделилась и пошла ко мне. Я не ах какой смелый, но не испугался, потому что я кусаный-перекусаный. Обнюхал меня вожак — а от меня чем пахнет? Собаками же. И они меня пропустили. Не знаю, пропустили бы меня люди.
— Честно говоря, Юрий Мефодьевич, из нашего разговора я могу сделать невеселый вывод: вы разочаровались в человеческой породе. Да или нет?
— Да, я стал разочаровываться. Но попадаю, скажем, в самую заштатную больницу и встречаю таких бескорыстных, порядочных людей: врачей, медсестер, которые получают копейки. Во всех профессиях бывают потрясающие люди. Мой сосед по даче — плотник. Таких людей не бывает. Ну не бывает! Ему памятник надо ставить, а он зубы себе вставить не может…
Но возвращаясь к разговору, думается, что во многом виноваты мы, взрослые: мы не учили молодежь так, как собаки учат своих щенков. Я, помню, ругался на свою Ласку, глядя, как она обращается с маленькой Жучкой: «Что ты мучаешь и терзаешь ее?» Я не понимал, что она ее таким образом учила защищаться — и научила. Наша задача — научить детей не огрызаться; научить тому лучшему, что есть в русском характере: доброте к ближнему…
— Не укради…
— Ну, с этим у нас всегда трудно было. А теперь у детей появилось чувство легкости заработка. Стекла у машин протирают! Но это — не заработок, а прикрытая милостыня. Может, это старческое брюзжание — то, что я говорю. А может — человеческая боль: мне все же хотелось бы, чтобы моя внучка жила в нормальном, цивилизованном обществе.
— Интересно, думал ли мальчик из Читы, приехавший в столицу поступать в театральное училище, что он станет командиром большого и не очень-то поворотливого корабля под названием «Малый театр»?
— Не думал, честное слово. Я очень хотел сниматься в кино — и еще чтобы меня узнавали на улице. Но никогда не думал, что придется сидеть в этом кабинете.
— И что у вас будет собачья жизнь — в смысле окружения…
— В смысле окружения — я не возражаю. Но я бы не сказал, что у меня собачья жизнь. Вот если бы вы меня спросили: «А хотел бы я прожить свою жизнь сначала, какой она была?»
— Таких вопросов я не задаю.
— Но я себе задаю. Я хотел бы прожить и испытать все то, что со мной было. Я не хотел бы огибать углы. Иногда проходил тараном и набивал шишки. Разбивал в кровь нос… Все было. Понимаете, все было. Но все это мое.
Пани Зося живет в собачьей стае
