Лейла: Ну мама, наконец-то у тебя будут деньги!
Ясмин: О! Великолепно! Вы отдали залог? Теперь у нас много денег?
Лейла: Она получила то, что ей причиталось. Вот деньги.
Ясмин: А где Расул?
Лейла: Не знаю, он куда-то свалил, я его искала, но он наверняка вот-вот придет, наверно, у него какие-то дела.
Ясмин: Окей. Ну, давай посмотрю. Где наши много денег?
Лейла: Тут. В этой шкатулке. Здесь. А вот ключ…
Одновременно мы видим РАСУЛА. Он сидит на другом конце сцены — где-то в городе, на тротуаре, один, съежившись от страха.
Расул: Что я наделал? Черт, что я наделал? Что я, блин, наделал? Одинокая, больная старушка! Из-за каких-то паршивых денег! Теперь меня не простит ни бог, ни ангел, ни пророк!
ЛЕЙЛА и ЯСМИН сидят за кухонным столом, склонившись над шкатулкой.
Ясмин: Так, посмотрим… Посмотрим…
Лейла: Так… Ага…
Ясмин: А…
Лейла: А…
Ясмин: Что это?..
Лейла: Блин, что это?..
МЭРТА у себя дома.
Мэрта (К публике). Что, уж и пошутить нельзя? Неужели нельзя немного позабавиться? Постебаться, посмеяться, разыграть жалких людишек, которые иногда подворачиваются под руку?
ЯСМИН и ЛЕЙЛА со шкатулкой.
Ясмин: Два талона на скидки в супермаркете!
Лейла: И все?
Ясмин: Два талона на скидки в супермаркете!
Лейла: И все?
Ясмин: Два талона на скидки в супермаркете!
Лейла: На фарш и зубную пасту! Вот сука!
МЭРТА одна в своей квартире.
Мэрта (К публике). Конечно, забирайте мои сбережения! Берите хоть все. Мой отец был дворником, а мать — уборщицей. Сама я всю жизнь просидела на кассе в «Консуме». Уж двадцать лет, как вдова, и ни детям, ни внукам нет до меня дела. Пожалуйста! Берите у меня все. Ведь все мои сбережения… не стоят… и ломаного гроша…
БЬОРН подхватывает.
Бьорн (К публике). И пока Мэрта подводит печальные итоги своей жизни, а Ясмин и Лейла сидят, уставившись на два талона, Расул в ужасе мечется под дождем по улицам, раскаиваясь в несовершенном преступлении. Его трясет, бросает то в жар, то в холод. Обессиленный, он садится у какого-то подъезда, весь дрожит… Наконец, не зная сколько прошло времени, бледный, вымотанный, он шатаясь входит в квартиру.
РАСУЛ входит в квартиру.
Лейла: Расул!
Ясмин: Наконец пришел!
Лейла: Где ты был?
Ясмин: Лейла рассказала, что случилось. Мой любимый сыночек. Не бойся. Иди ко мне. Я тебе буду помогать.
Расул (Ничего не понимает). Я… блин… я… (Чуть не падает).
Ясмин: Иди сюда, мама будет помогать.
Лейла: Расул, послушай, я тебе все объясню.
Ясмин: Сейчас мама будет помогать и заботиться. (Обнимает его, ведет к кровати, которая стоит посреди сцены. Расул ложится).
Бьорн (Продолжает. К публике). Вот так, так все и кончилось… примирением… Позже, ночью, Лейла рассказала Расулу, что на самом деле произошло… Ясмин заботливо уложила его в постель и просидела рядом с ним всю ночь… А на следующее утро… Да, на следующее утро… Когда первые лучи солнца проникли сквозь серые жалюзи… Все… Абсолютно все… встало на свои места…
РАСУЛ резко садится в постели.
Расул (К публике). Блин, как стрёмно… Я… Как будто… Такой стрёмный сон… Сегодня ночью… Какой-то чувак с бородой… Он говорил типа по-русски, что ли… Но я все равно его понимал… Это был как бы вещий сон, и чувак этот сказал… Или это я сказал… Или я видел… Я как будто читал книгу… Мне приснилось, что… Хотя все как будто было по-настоящему… Мне приснилось, что… Мне приснилось… Мне приснилось, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язвы, идущей из глубины Азии на Европу. Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих, избранных. Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем одном и заключается истина, и мучился глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судит, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. Собирались друг на друга целыми армиями, но армии уже в походе, вдруг начинали сами терзать себя, ряды расстраивались, воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусали и ели друг друга. В городах целый день били в набат: вызывали всех, но кто и для чего зовет, никто не знал того, а все были в тревоге. Оставили самые обыкновенные ремесла, потому что всякий предлагал свои мысли, свои поправки, и не могли согласиться; остановилось земледелие. Кое-где люди сбегались в кучи, соглашались вместе на что-нибудь, клялись не расставаться, — но тотчас же начинали что-нибудь совершенно другое, чем сейчас жен сами предполагали, начинали обвинять друг друга, дрались и резались. Начались пожары, начался голод. Все и всё погибало. Язва росла и подвигалась дальше и дальше. Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были чистые и избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и голоса… Обновить и очистить землю… Но никто и нигде не видал этих людей… Никто не слыхал их слова и голоса…
Во время монолога РАСУЛА нарастает гулкое громыхание, постепенно оно достигает кульминации, и раздается сильный взрыв. Гаснет свет. Тишина.
