Но вот я, увидав вылетевший дымок из-за камня, схватил тот момент, когда роковая жертва вдруг сунулась на передние ноги, а потом упала на бок. Тогда только донесся до меня звук выстрела и гортанный хрип умирающего животного.
Старик тотчас полез на гору, но, добравшись до убитой козы, сняв шапку, вдруг начал креститься и повернулся к востоку. Затем, перекинув за ноги убоину, пнул ее ногой, сплюнул на сторону и, что-то бормоча, сошел обратно вниз, к оставленной за камнем винтовке.
Я не понимал, в чем дело, и меня ужасно озадачили приемы Кудрявцева. Я тотчас вышел из своего тайника и закричал ему:
— Ты что же не потрошишь и бросил козулю?
Старик огляделся, увидал меня и махнул рукой на свой трофей, а потом, зарядив винтовку, поманил меня к себе.
Я тотчас спустился, дошел до бездыханной уже жертвы и увидал, что убита козлуха (матка) с одним небольшим рогом на макушке. Этот феномен игры природы до того заинтересовал меня, что я, присев на камни, стал подробно рассматривать оригинальную козулю. Старик в ту же минуту поднялся ко мне и, потянув меня за рукав, как-то таинственно сказал:
— Брось ее, барин, да пойдем.
— Что ты, дедушка! Да разве можно оставить такую диковину?
— А на что ее нам? Ты видишь, это притча какая-то!..
— Полно ты вздор городить, ну какая может быть притча в козуле?
— Нет, барин, поверь мне, старику, что это притча, а попала недаром, и мне от нее все одно шерстинки не надо, — уж она непременно к добру или к худу.
— Ну, а к добру, так, значит, и хорошо.
— Да, ну а как к худу, — тогда что?
— И то ничего, на все воля господня.
— Так-то так, конечно, без божьего веленья на свете ничего не делается, а все же мне ее не надо…
И как я ни убеждал старика, но он свою добычу не взял, так что я с великим трудом упросил его хоть распороть брюхо козули, чтоб посмотреть стельна она али нет.
— Такие, барин, суягны не бывают. Хошь потроши, хошь нет. Они никогда не гонятся и, как старые мужиковатые с бородами девки, плоти в себе не держат. Козлы это знают, их обходят и с ними не ростятся, отчего они всегда жирны и бывают. Вот посмотри, видишь, и эта вся как подушка…
Мы, распотрошив козулю, действительно увидали, что масса жира покрывала все ее внутренности, а в маточнике не было никакого плода, несмотря на весеннее время.
Мне хотелось, по крайней мере, хоть отнять с черепом рог, но и тут Кудрявцев ни за что не согласился этого сделать, настаивая на том, что эта притча на его шею.
— Все воля божья, дедушка! А и умрешь, так невелика беда — детей у тебя нет.
— Нету, барин, нету. Не благословил господь этим счастьем, а все же умирать как-то еще не охота.
— Ты хошь бы пасынка какого-нибудь взял к себе в дети.
— Нету, барин, в них пути, нагляделся я на своем веку на этих приемышей. Пока еще мал, так туды-сюды, а как поднялся маленько да узнал, что он не твоей крови, — вот и только! Вот и начнет буровить не на живот, а на смерть.
— Ну так хоть бы опекунство взял на себя, ведь у тебя есть осиротевшие родственники?
— Есть. Так я им и так помогаю, без всякого пекунства. А то возьми на свою шею это пекунство, так оно и выйдет, что «за чужим скотом, да своим кнутом». Нет, бог с ним! Оно лучше, когда живешь подальше от греха, а сделаешь доброе дело, так господь видит и без начальства… Пойдем, барин, лучше подобру-поздорову.
Мы оттащили убитую козулю с увала в кусты, забросали ее прутьями и ушли дальше, так что я никак не мог упросить старика взять с собой его «притчу»…
Лишь только успел я вернуться домой, тотчас обошел все работы, побывал в тюрьме, в канцелярии, а вечером принялся за взвешивание «проб», полученных с шурфовки, как ко мне заявился К.
Больше сотни капсюльков с мельчайшими золотинками лежали на моем рабочем столе, а в то же время винтовка и другие принадлежности охоты, находясь тут же, в комнате, покоились по разным местам. От них, так сказать, пахло еще тайгой и говорило о том, что их хозяин недавно вернулся с охоты. К. до сего дня никогда еще не бывал в моей квартире, как гость или служака, кроме его первого визита к Михаиле, а потому я, конечно, не ожидал такого посещения и не приготовился.
— А, да вы дома! Здравствуйте! — говорил он, входя.
— Здравствуйте, Артемий Матвеевич, милости просим. Покорнейше прошу садиться.
— Нет, благодарю вас, я ведь ненадолго, некогда.
— Это вечером-то?
— У меня работа и ночью. А вы что это делаете?
— Шурфовочную разведку заверяю да вот в журнал заношу.
— А вы всегда это делаете в одиночестве?
— Нет, не всегда, и если есть время уставщику, то помогает и он, но сегодня ему дана другая работа.
— А знаете, было бы гораздо лучше, если б помогала вам уставщица, не правда ли? — сказал он иронически и лукаво.
— Пожалуй, бабочка хорошенькая, — ответил я, не придавая значения его намеку.
— То-то!.. А все-таки, мне кажется, будет удобнее, если вы станете заверять шурфовку при подобающей обстановке.
— В этом случае никакого порядка законом не указано, Артемий Матвеевич. Меня контролируют в натуре, доверяют на сотни тысяч рублей, и тут никаких сомнений быть не может и не должно, а делать эту работу днем мне редко удается.
— Да оно и понятно! Надо же ведь и на охоту поездить, — сказал он опять иронически, поглядывая на мои охотничьи принадлежности.
— Совершенно верно, Артемий Матвеевич, на все свое время. Вот вы работаете и ночью, а успеваете следить и за уставщицами.
— Да, да! Такова моя обязанность…
— Как? Неужели и это по программе генерал-губернатора? — спросил я серьезно.
К. как-то зло и строго взглянул на меня, хотел что-то сказать, но удержался и только пробунчал сквозь зубы:
— До свиданья!
— Будьте здоровы! — сказал я, провожая такого дорогого гостя в переднюю.
Только что уехал К., как ко мне заявился Кобылин.
— А знаешь, Мамка, кого я сейчас встретил? — говорил он, смеясь и фыркая.
— Кого?
— Карийскую кикимору.
— Она, брат, сейчас была у меня в гостях.
— Ну?
— Правда, вечерний визит отдавала.
— А я, знаешь, увидал, что она едет навстречу, взял в руки бумаги, да и еду, будто не вижу, дескать, по службе.
Тут я рассказал милейшему приятелю все до слова, что было и говорилось.
— Ах он, скотина! Знаем мы его ночную работу, как он с заднего крыльца принимает всякую сволочь да выслушивает их подлые сплетни. Ведь я и клевретов-то его знаю, есть, брат, и такие, на которых и не подумаешь. Да ну его, впрочем, к черту. А ты слышал, как Прасковья поет на завалинке?
— Нет, а вот ты помоги мне немного довесить и пойдем слушать…
