— Уже и ревность. — Кожевников засмеялся.
В тот же вечер он написал письмо руководителю Биологического отделения Академии наук СССР, где разработали проект восстановления зубров: «Дело это становится, наконец, на твердую научную и практическую основу. Приоритет за Асканией-Нова».
2
Жизнь у Бодо приобрела особый смысл и привлекательность. Он возглавил большое стадо. Гибридные зубробизонки, включая Волну и Еруню, охотно подчинились сильнейшему. Правнук Кавказа имел все основания для власти над более одомашненными гибридами.
Его стадо располагало тремя большими загонами с хорошей травой. Имелся и лесок, дающий тень летом и защиту от пронзительных ветров зимой. Были навесы и родильные помещения. В стаде он чувствовал себя куда лучше, чем в одиночестве. Выглядел спокойным, хотя немного сдал в теле. И по-прежнему дружил с Волной и Еруней.
Опыт акклиматизации удался. Все стало на свое место. Москвичи собрались уезжать. Зарецкий показал профессору упакованные папки:
— Начало родословной зубров и зубробизонов с 1902 года, — сказал он.
Кожевников развязал папки, полистал бумаги.
— Пожалуй, уже вырисовывается национальная племенная книга зубров. Сотрудники заповедника будут пополнять и уточнять листы. В университете вы продолжите работу в этом плане. Так, общими усилиями, и наладим учет. Да, от Бодо записи пойдут уже о зубрах. О кавказских зубрах. И вот что еще. Даю вам три недели для поездки домой, а если удастся, и на Кавказ. Очевидец асканийских событий должен рассказать руководителям заповедника, что дело стронулось с места. Порадуйте отца. Теперь там работают зоологи из нашего и Казанского университетов. Они, я полагаю, уже на Кише. Вы расскажите им о новых планах. Вернитесь в Москву, и мы обсудим эти планы во всех подробностях.
Неожиданная радость! Михаил Зарецкий едва не подпрыгнул. Вот удача! Он горячо поблагодарил профессора и в тот же вечер выехал в Мелитополь.
Через три дня Михаил прибыл в Краснодар. Дом стоял пустой.
Это не удивило его, а, напротив, обрадовало. С той первой поездки в родные края, случившейся почти четыре года назад, Зарецкие регулярно стали навещать Майкоп. Там у них появился словно бы второй дом. Этот город с давних пор был ближе им, чем Краснодар.
В последнем письме, написанном рукою мамы, но, как знал Михаил, с активной подсказкой отца, она сообщала, что на сентябрь их опять пригласил к себе Телеусов и они, кажется, рискнут проехать на Кишу, где у них теперь друзья: зоолог Насимович и его коллеги.
Научная станция, детище Шапошникова, конечно, уже бывшего директора заповедника, работала на Кише. Молодой Зарецкий видел труды ученых, напечатанные в сборниках, но сам так и не сумел побывать на станции. Его коротких каникул хватало только на поездку в Краснодар.
Оставив вещи у соседей, Михаил с легким сердцем и без багажа отправился на вокзал.
Скоро он был в Майкопе.
Как и предполагал, родителей в Майкопе тоже не оказалось. Они были в горах. Просить Управление заповедника, чтобы дали коня, аспиранту не хотелось. После Шапошникова там то и дело менялись директора, и кто теперь — Михаил не знал. Зачем одалживаться?
Он пошел к Шапошникову.
Наступил вечер. Улицы затихали. Грустные нотки осени уже звучали в прозрачном воздухе. Носилась паутина, пахло молодым вином, сладким виноградным соком, сытым духом подсыхающего укропа.
Христофор Георгиевич возился в своем огороде. Увидев молодого Зарецкого, он с трудом разогнул спину.
— А, это ты! — И сунул жесткую руку. — Устал? Идем в комнаты.
Выглядел он очень старым, лицо потемнело, совсем не улыбался, словно весь ушел в себя, в свои тяжелые мысли.
— Твои уже дней двадцать на Кише. Поедешь туда?
Михаил кивнул. Поручение профессора. Кланяться велел.
— Мы вместе были в Аскании-Нова. А вы что же, Христофор Георгиевич? Как заповедник?
— Я? Никакого отношения к заповеднику. Служу в страховом обществе, только всего. Игра судьбы или… Не знаю, как и назвать. Крушение всех надежд. Так-то вот, Миша.
На эту тему больше не говорил. Только и рассказал, что родители Михаила сманивали его с собой, но ему ездить в заповедник по соображениям этики вроде бы неудобно, новый директор есть.
— Кто? — спросил Михаил.
— Какое это имеет значение! Петров, Сидоров, Иванов… Третий по счету. Берутся, не имея никакого понятия о работе. За три года дважды меняли границы заповедника. Он становится все меньше и меньше.
За вечерним чаем Зарецкий рассказал о Бодо. Шапошников слушал с возрастающим интересом, лицо его порозовело. Поднялся, походил по комнате уже неузнаваемо энергичный, возбужденный. Таким он был, должно быть, когда не убоялся ради зубров с отцом Михаила пойти к вооруженным бандитам и заставить их убраться с территории заповедника.
— Тебе нужен конь, — не то спросил, не то уже решил хозяин. — Сейчас устроим, возьмем в аренду на полмесяца. Ты ездил через Блокгаузное? Нет? Тропа, скажу тебе… Не убоишься в одиночку? Что еще? Ружье? Дам свое. Ну и подберем дорожную одежонку, негоже отправляться в такой-то на зиму глядя. Там холода ранние.
Он выложил горку теплых вещей, заставил примерить полушубок, сапоги, шапку. В горы все-таки.
— Теперь отсыпайся. Я пойду за конем. Утром выпровожу чем свет. В Даховской заночуешь у моих знакомых. На другой день у Телеусова в Хамышках. Возвращайтесь все вместе. Ну, а задумали вы дело удивительное. Неужели здесь снова будут зубры?
Он разбудил гостя до свету, сам подготовил коня, проводил.
Было ли молодому Зарецкому страшно, когда в одиночку, под хмурым и низким небом он одолевал сквозняк ущелья и двигался по узкому карнизу, с опаской поглядывая в бездонную пропасть, где бесилась река Белая? Всегда страшно одному в таком месте. Однако же проехала тут мама! Тем не менее он километра три через самые опасные прижимы прошел пешком, с конем в поводу.
Долину Желобной за ущельем проскакал рысью.
У дома Телеусова стояло много коней, все чуть не по уши в грязи. Видно, только что из дальней поездки. Алексей Власович крутился меж ними, что-то увязывал, шутливо покрикивал.
Увидев Михаила, он застыл с испуганным лицом. Поморгал, поднял руку и… закрыл лицо.
— Ты, чо ли, Миша? — неуверенно спросил он. И бросился обнимать, как родного, бормоча: — Думал, примстилось мне. Больно ты похожий. Ну, чистый отец, каким он в Охоту впервой заявился! У меня аж сердце зашлось? Откелева взялся? И на коне? А шапка, гляжу, Христофорова? И ружье евонное. Вооружил он тебя!
— Где тут мои обретаются?
— Тама! — Он махнул рукой за Белую. — На кордоне. Я тольки-тольки за остатними вещами спустился… Андрей Лександрович! — крикнул он во двор. — Подь-ка сюда!
