Ознакомительная версия.
В правлении был народ, и Егор, вызвав председателя на крыльцо, рассказал ему о своей неудаче.
– Ну, ты даёшь, парень! – обеспокоился председатель. – Вот что, бери давай жеребца и гони. Сам доедешь, или Василия в провожатые дать?
– Доеду… – Егор помялся и попросил: – Ты, Степаныч, не говори никому, не хочу, чтобы болтали. Мне ещё жена вечером холку намылит.
– Ладно, договорились. Иди, не трать времени.
До больницы Егор гнал, не жалея жеребца. Рука ныла, и он боялся, как бы не началось заражение.
В больнице Егору сделали укол, а потом заново перевязали рану, сказав при этом, чтобы он не очень-то радовался, потому что для полного курса ему надо сделать сорок уколов. Егор так и сел. Сорок! Да что они, очумели?! Это когда же делать-то! Каждый день не наездишься, жить здесь что ли?
Но и это было ещё не всё. Врач сказал, что собаку, которая укусила, надо показать ветеринарам на случай бешенства.
«Покажу», – пообещал Егор, стараясь не встречаться с врачом взглядом: он умолчал про волчицу, сказав, что укусила собака.
Назад Егор ехал не торопясь. Жеребец, разгорячённый давешней скачкой, ещё не остыл и всё порывался пойти во всю силу, но Егор придерживал его. Куда торопиться? Дома не ожидалось ничего хорошего, жена снова начнёт свою старую песенку, и придётся оправдываться. А крыть нечем, рука в бинтах, одни пальцы торчат, да ещё эти сорок уколов. Вдобавок Егор вспомнил, что когда завязывал руку, искровянил весь пол, а подстелить в спешке забыл, и жена подумает невесть что.
И всё же больше Егора заботило другое: как теперь поступить с волчицей? Застрелить? Но злость у Егора уже прошла, и он спрашивал себя: а за что убивать-то? За то, что воет? А как же не выть, волк ведь, и всё его волчиное существо в этом. Тебе залепи рот – жить не захочется. А что укусила – опять же сам виноват. Сделал бы по-людски, позвал кого, и всё обошлось бы. Неужели придётся отпустить? Засмеют ведь. Ничего себе охотник: сначала тащил неизвестно зачем себе волчицу в дом, потом целый месяц цацкался с ней, а теперь – отпустил! Петька так тот просто злобянкой изойдёт, скажет, что Егор нарочно привадил волчицу, и теперь она так и будет кормиться вокруг деревни, всех овец перережет. И попробуй потом докажи, что ты тут ни при чём.
Жена дожидалась Егора. Глаза у неё были покрасневшие, и он понял, что она плакала, застав в доме ералаш и увидев в доме кровь на полу. Егор начал было рассказывать, куда и зачем ездил, но оказалось, что Маша обо всём знает от председателя. Она ни словом не упрекнула Егора, спросила только, что сказали в больнице. Узнав про уколы, всплеснула руками: как же теперь? А как, ответил Егор, ходить придётся.
Потом жена привела от бабушки дочку, и они сели ужинать. И за ужином Егор, чтобы совсем успокоить жену, сказал, что отпустит волчицу. Хватит с него всяких приключений. Невелик грех – одним волком в лесу больше станет.
На том и порешили.
Кончался март.
По утрам под ногами ещё лопались с хрустом намёрзшие за ночь колчишки, но к обеду разогревало, и в огородах пахло оттаявшим навозом и сырой землёй. Ошалело кричали на деревьях вернувшиеся в гнездовья грачи.
Странное состояние владело Егором этой весной.
Раньше его всегда тянуло в лес. Сезон-не сезон он брал ружьё и на целый день уходил из деревни. Дело в лесу всегда находилось: и тропы новые в лесу поискать, и норы барсучьи приметить, и глухариные тока. Хорошо было и просто посидеть в каком-нибудь тихом месте, послушать, как поют птицы, последить за белкой или ежом. Особенно нравилось в лесу ранней осенью, когда летели журавли, а листья осин и клёнов покрывались багрянцем. Ранняя осень – самое тихое время года. Лето с его буйством цветения и несмолкающим гомоном птиц прошло, а время дождей и сплошного листопада ещё не наступило, и в этот короткий промежуток природа как бы отдыхает от бурных дней молодости и готовится к будущим переменам. Падают первые листья, леса светлеют, и в них становится видно далеко и отчётливо. Птицы все на полях, и лишь дятлы стучат в просторных рощах, да ползают по стволам молчаливые поползни.
Егор любил это время и, как и природа, тоже отдыхал, готовясь к новым трудам и переменам.
Теперь ничего такого не было. С тех пор как попалась волчица, Егор ни разу не вспомнил про лес, хотя на болоте ещё оставались два волка из стаи. Оставались и оставались, Егор и не думал их ловить. Всякий интерес к охоте у него пропал, словно что-то пресытило его в ней и сделало равнодушным. В его голове временами возникало смутное воспоминание о чём-то таком, что то ли было, то ли приснилось-привиделось. И это что-то было связано с волчицей. Как будто когда-то и где-то она сказала ему некое заветное слово. Но где и когда? И что это было за слово?
Даже жена заметила перемену в Егоре, но пока что не спрашивала ни о чём и про волчицу не напоминала, хотя время шло, и Егор всё не отпускал её. С ней у Егора установились спокойные, молчаливые отношения. Он больше не делал попыток надеть волчице намордник, тем более что выть она перестала. То ли прошло желание, то ли нюхом поняла, что из-за неё заварилась каша и лучше жить молчком.
Егор приходил к ней каждый день, приносил мясо и прибирал, а потом садился на чурбак и подолгу наблюдал за волчицей. Она дичилась уже меньше, хотя из конуры, пока возле был Егор, так и не выходила, однако он замечал, что и она смотрит на него, словно тоже изучает. В такие моменты ему казалось, что между ним и волчицей протягивается какая-то непонятная связь, которую нельзя высказать, а можно только почувствовать, как без всяких слов чувствуешь, когда тебя любят, а когда нет.
Но была между ними и ещё одна связь, самая прочная и жгучая, какая только может связывать живых и какая заставляла Егора медлить с решением отпустить волчицу. Связь это была смертная, и они были повязаны ею как круговой порукой или клятвой молчания, ибо, посягнув на жизнь друг друга и пережив приближение смерти, они уравнялись в земных и небесных правах, и это породнило их как кровным родством.
Егор уже давно не испытывал к волчице никаких враждебных чувств, и ему было досадно, что она не понимает этого. Чего упёрлась? Сидит в своей конуре, как будто больше сидеть негде. На солнышко хоть бы вылезла, блох порастрясла бы, небось поедом едят. Эх, дура, дура…
Но волчица волчицей, а было и другое дело, которое заботило и не давало покоя. Дело это касалось всей Егоровой жизни и касалось не вскользь, а задевало самую глубину, потому что Егор всё больше укреплялся в решении бросить охоту.
Он и сам не знал, что с ним такое случилось, но ему не хотелось не только охотиться, но и браться за ружьё, которое так и висело на гвозде, куда Егор повесил его два месяца назад. То, что ещё вчера казалось главным и необходимым вдруг перестало волновать, и Егор, глядя на себя как бы со стороны, удивлялся своим прежним желаниям и страстям. Ему просто не верилось, что он столько лет изо дня в день мог без устали ходить по всем лесам и болотам, таскать на своём горбу приваду, есть всухомятку, а пить из первой попавшейся лужи. И всё для чего? Чтобы поймать одного лишнего волка? А что они ему сделали эти волки? Та же волчица? Да ничего. Жила себе, и всё. Это он сначала забрал волчат, а потом чуть саму не ухлопал. А сейчас держит на цепи да ещё грозится застрелить за то, что укусила.
Ознакомительная версия.
