– Сэр,— сказал капитан столь глубоким и густым голосом, что казалось, он доносился из машинного отделения,— я капитан, Аристотель Папайятокопулос. Моя… то есть я — к вашим услугам. Зовите меня просто — капитан Паппас. Здесь все меня так зовут, а то боятся ошибиться, выговаривая мое имя полностью.
– Ошибиться? — переспросил Питер.
– Точно так, сэр,— сказал капитан,— ни один еще не выговорил правильно. Кто говорит «Мангопулос», кто — «Бананопулос»…
Питер начинал чувствовать, что разговор с капитаном Паппасом вознаградит его за все издержки беседы с юношей, которого он принял за помощника капитана.
– Очень рад вас видеть, капитан,— начал он.— Меня зовут…
– Румба, танго, вальс,— перебил капитан и слегка наморщил лоб в раздумье,— полька, степ… Нет, нет… Квик степ! Рок-н-ролл, менуэт… Ага! Фокстрот!
– Извините, господин капитан…— изумился Питер.
– Ничего страшного, мистер Фокстрот,— успокоил собеседника капитан.— Я пытаюсь запомнить ваше имя ассоциативным методом. У нас, греков, знаете, он нередко практикуется.
– Но меня зовут не Фокстрот,— пробормотал пораженный Питер.
– Правда? — сказал капитан, подняв брови от удивления.— Так как же? Слоуфокс Пасодобль?
– Да нет же, никакой не пасодобль и уж тем более не слоуфокс! — твердо сказал Питер.— Меня зовут Питер Флокс.
– Флокс… флокс…— Капитан устремил на собеседника взор, не веря услышанному. — Так где же его танцуют, этот самый флокс?
– Да это вовсе не танец… это… как бы вам объяснить… Ну, понимаете, цветок такой,— сказал Питер, в первый раз в жизни столкнувшись с неадекватной интерпретацией своего имени.
– Цветок… Это который растет в саду? — спросил капитан.
– Ну да,— ответил Питер.
Капитан навалился всем своим могучим телом на перила и закрыл глаза.
– Флокс…— произнес он глубоким начальственным тоном.— Так… Флокс, маргаритка, ромашка, роза, георгин, флокс…
– А разве…— начал было Питер.
– Анютины глазки, тюльпан, подсолнух, колокольчик,— не дал возразить капитан, очевидно решив блеснуть своими познаниями в ботанике,— бегония, кувшинка, анемон, ф л о к с…
Он открыл свои крохотные черные глазки и посмотрел на Питера.
– Ну, теперь я навсегда затвердил ваше имя, навсегда! — сказал он тоном победителя.— Оно навек останется в моей памяти! А что, неплохой способ запоминать! Наш брат грек никогда не ошибется в выборе метода! Ведь верно?
– Верно,— пробурчал Питер,— а теперь не откажите в любезности проводить меня в каюту, отнести туда мой багаж и подать мне холодного лимонада. Пить очень хочется.
– Конечно, конечно,— сказал капитан.— Калаки проводит вас в каюту. Я все помню, можете на меня положиться!
Он скороговоркой отдал распоряжения на пиджин-инглише тому самому юноше, которого Питер принял за помощника капитана. Тут же появились два его приятеля, и все трое, подхватив багаж Питера, исчезли с ним в глубинах внутренних помещений корабля.
– Следуйте за ними, милый гость,— сказал капитан, сопровождая свою речь красноречивым жестом,— они отведут вас в каюту… Лучшую на всем корабле! Лучшую каюту для помощника политического советника Ее Величества!
– Откуда вы… знаете? — произнес Питер, как громом пораженный.
Капитан громко захохотал, откинув голову и обнажив во всем блеске два ряда зубов, глядевших, словно зубцы крепостной стены, из-под полных губ. Он возложил на свой изрытый оспинами нос пухлый палец, направив его на маленький блестящий глаз:
– О, я знать все, что происходит на Зенкали. Я знать все про всех! Мои глаза проникать всюду, как у доброго Бога! Ни один верблюд на Зенкали не окочурится без того, чтобы кто-нибудь тотчас же не доложил мне об этом. На Зенкали у тебя будет все, что хочешь, только дай мне знать!
– Спасибо,— ответил Питер и, нежно подталкиваемый пухлой рукой капитана, побрел, спотыкаясь, по замызганному коридору в темные гулкие глубины суденышка, пропахшие затхлой водой, краской и — по каким-то непонятным причинам — духами «Фиалки Пармы».
За трое суток путешествия на «Андромеде-3» Питер вволю нагоревался, что поспешил и не дождался отхода «Императрицы Азии» — крупного и надежного пассажирского судна, совершавшего на Зенкали один рейс в месяц. Когда «Андромеда-3» отошла от причала и вступила в неравную борьбу с океанскими волнами, он стал кусать себе локти, что так необдуманно согласился занять предложенную ему должность. Лежа на койке, похожей на гроб, он вспоминал, какие радужные перспективы рисовались ему, когда дядюшка сообщил эту важную новость.
– Посылаем тебя на Зенкали! — говорил сэр Осберт, разглядывая своего единственного здравствующего родича холодным синим оком сквозь монокль.— Смотри, не влипни там в историю.
– Да что вы, дядюшка! Это же прекрасно! — воскликнул Питер. Его друг Гюго Шартри прожил на Зенкали месяц, а когда вернулся, то расписал ему все прелести тамошней жизни не хуже заправского агента бюро путешествий.
– Помни, мы посылаем тебя не для приятного времяпрепровождения,— строго и наставительно сказал сэр Осберт,— а на помощь этому ополоумевшему Олифанту.
Произнеся эти слова, сэр Осберт принялся расхаживать взад-вперед по конторе. За окнами хлопьями валил снег, и за белой пеленой, похожей на кружевную сетку, кипела и бурлила жизнь лондонских улиц.
– Не скрою, ситуация на Зенкали… хм… мягко говоря, оставляет желать лучшего,— признался сэр Осберт.— Как тебе известно, мы пообещали им самоуправление. Точнее, дело идет к тому, что вся власть перейдет к их сумасброд ному правителю — королю Тамалавале Третьему. Вот умора!
– Но я не слышал о нем ничего дурного,— попытался было возражать Питер.— Бытует мнение, будто он прогрессивный владыка, а подданные без ума от него.
– Он просто клоун,— перебил сэр Осберт.— А можно ли чего другого ожидать от каннибала, даже закончившего Итон? Он, как бы тебе это сказать поделикатнее,— себе на уме. Пока Зенкали находился под нашим владычеством, мы еще как-то могли держать его в узде, но теперь…
Он схватил с письменного стола линейку из черного дерева и принялся отчаянно шлепать ею по ладони.
– Мой эскулап не велит мне волноваться,— продолжал он.— Мол, у меня изношенное сердце. Ну как, как я могу не волноваться, когда такой лакомый кусок уходит из-под носа правителей Империи!
Сэр Осберт на минуту смолк, чтобы перевести дыхание. Питер хранил молчание: у него были диаметрально противоположные взгляды на эти проблемы. В прошлом они с дядюшкой отчаянно спорили, но сейчас Питеру не хотелось упускать шанс отправиться на Зенкали.
