Ознакомительная версия.
Егор пошёл дальше по тропинке. Следы, то еле различимые на раскисшем снегу, то ясные на суглинке, привели к калитке, а оттуда потянулись вдоль плетня к соседскому огороду. Дальше Егор не пошёл. Чего ходить, когда и так всё ясно: оказывается Петька Синельников!
Егор облокотился на плетень. Значит, никакую крысу волчица не съела, а её отравили. И сделал это Петька Синельников. Ну что за сволочной человек! Не мытьём так катаньем. Не может, когда другие делают что-то не так, как он, брюхо болеть начинает. И скандалить приходил, и председателю нажаловался, и всё мало. Взял и отравил. Не побоялся паразит, на чужой огород прийти, вот до чего злоба довела. Ночью, видно, приходил и подкинул кусок.
Егор не знал, как поступить. Душа горела пойти сейчас же к Петьке, взять его за шиворот и сказать: что же ты, гад, делаешь, но от этого Егора удерживала мысль о жене. Узнает про скандал, начнутся переживания, а зачем они ей? Но и оставлять всё как есть Егор не собирался. Петьку надо было проучить, но как? Не собаку отравил, не пойдёшь и не скажешь, что Петька гнида последняя и надо его привлекать. Да и не видел никто, как он всё сделал, а не пойманный – не вор. Следы? Никто и не станет в них разбираться, скажут: мало ли кто у тебя был.
И всё же Егор чуть не сорвался. Так и не разбросав навоз, он вернулся в дом. Жена уже ушла, и хотя до работы оставалось ещё полчаса, Егору не хотелось одному сидеть в избе. Он вышел на крыльцо и тут увидел за плетнём Петьку. Тот возле поленницы колол дрова. Момент был подходящим, можно было кое о чём спросить Петьку, и Егор направился к плетню. Он увидел, что Петька его заметил, но не подаёт виду, продолжая с усердием махать топором.
– Петька! – позвал Егор.
– Ай? – откликнулся Петька, оборачиваясь и разыгрывая полную неожиданность.
Но Егор не собирался разводить дипломатию.
– Ты зачем отравил волчицу? – хмуро спросил он.
– Волчицу? Какую волчицу?
– Ты дурачком-то не прикидывайся, знаешь какую.
Петька чувствовал себя за плетнём как за границей, потому соответственно и держался.
– Да иди ты со своей волчицей! Целуешься с ней и целуйся, я-то здесь при чём?
– Сволочь ты, Петька! Скажешь, и в огород не заходил?
– А ты видел? – нагло спросил Петька.
– Если б видел, я б тебе ноги выдернул!
И тут Петька, видно, уверенный, что плетень спасёт его не только от Егора, но и от грома небесного, совсем разошёлся.
– А этого не хочешь?
Как и большинство спокойных по натуре людей, Егор мог долго терпеть, но, если загорался, остановить его было трудно. Петькин жест взорвал его, и он, с хряском выдернув из плетня кол, стал перелезать через плетень.
– Только попробуй! – закричал Петька, поднимая топор.
Но Егор уже перелез и, как медведь, пошёл на Петьку. Тот сначала попятился, а потом повернулся и побежал. Егор сразу остыл. Бросив кол, он тем же путём перебрался к себе на огород и пошёл к дому. Петька что-то кричал вдогонку, но Егор не слышал его. Он не раскаивался в своём поступке, но ему было досадно, что всё так получилось. Теперь жена укорит, как только обо всём узнает. А что узнает, Егор не сомневался. Уж теперь-то Петька побежит жаловаться прямым ходом. Скажет, что Егор чуть не убил его, да ещё и плетень сломал.
Но Петька не нажаловался. За себя испугался, понял Егор. Рыло-то в пуху. Хоть и волка отравил, а всё же не своего. Но дело даже не в этом. Отравил бы где-нибудь – ещё туда-сюда, а то ведь на чужом огороде. Как вор забрался, ночью. Думал всё будет шито-крыто, а теперь понял, что Егор молчать не будет если что. Небось ждёт, как бы Егор сам не нажаловался. Не пойду, не бойся, комариная твоя душа…
Волчица подыхала. После промываний её больше не рвало, но теперь она исходила слюной. Слюна текла безостановочно, и Егор не успевал вытирать волчице морду.
За шесть дней, что волчица лежала на мосту, она ни к чему не прикоснулась, хотя Егор ставил перед ней и мясо, и воду. Обессиленная, она не могла поднять даже головы. Дородством и упитанностью волчица не отличалась и раньше, теперь же от неё остались кожа да кости, и Егору иногда казалось, что она уже не дышит. И только притронувшись к ней, он ощущал живое тепло.
– Пристрели ты её, Егор, – просила жена. – Сил нет глядеть, как мучается.
– Пристрелить никогда не поздно, – отвечал Егор, продолжая ухаживать за волчицей.
Когда он принёс её с огорода, он и сам не верил, что она выкарабкается и на этот раз. Была, верно, небольшая надежда на то, что помогут промывания, но кто его знает, когда Петька дал отраву? Может, с вечера ещё, и яд уже разошёлся по всему телу. А может, Петька пожадничал, потому волчица и не сдохла сразу. Как бы там ни было, но, когда обнаружилось, что она хоть и дышит на ладан, но не подыхает, Егор решил ждать до конца. Он не осуждал жену за попытки склонить его к последнему шагу. Не каждый может изо дня в день смотреть на чужие мучения, к тому же, если говорить прямо, во всём деле с волчицей жена была сторонней наблюдательницей и не могла чувствовать того, что чувствовал Егор.
Так было и два месяца назад, когда он приволок волчицу из леса, и когда жена так же просила пристрелить её. Для неё полуживая волчица была одновременно и помехой и причиной для лишних переживаний, и она, никак с нею не связанная, простодушно полагала, что от всего можно избавиться одним решительным действием. Но это действие шло вразрез с тем, что незаметно, но прочно установилось в душе Егора за последнее время и стало как бы новой совестью. Полгода противоборства с волчицей не прошли даром. Оба они чуть не погибли в этом противоборстве, но даже не это подействовало на Егора, а внезапность перехода от жизни к смерти, пережитая им в тот декабрьский день, который едва не стал для него последним.
Связь между жизнью и смертью оказалась неразличимой. Но тонкая, как паутинка, она в то же время была крепче волчьей жилы, и это поразило Егора. Ему впервые подумалось, что нить и его жизни, и нить жизни волчицы, наверное, вытканы прочно и надолго, но они сами чуть не оборвали их. Чужое прикосновение – вот что оказалось губительным для этих связей, а потому ни у кого не было права притягиваться к ним по собственному усмотрению. Именно это, пока ещё чувственное, осознание всё сильнее овладевало Егором прошедшей зимой. Быть может, оно так бы и заглохло, убей он тогда волчицу, но она выжила, и это было как знак. Стало быть, не судьба, сказал Егор, и не ему дано распоряжаться жизнью волчицы. Но и намеренно дожидаться, когда она сдохнет у него в доме, он тоже не мог. Вот почему он и стал выхаживать её.
Нынче много повторялось. Снова приходилось спасать волчицу и отговариваться от жены, но если к её просьбам Егор относился по-прежнему добродушно-снисходительно, то спасение волчицы было для него теперь жизненным делом. Оно стало частью его существования, и, если бы волчице потребовалась его кровь, Егор без колебаний дал бы её.
Ознакомительная версия.
