— Чего он стоит?
— Где-нибудь есть оленуха.
— А вот те восемь рогачей, почему они вместе и нет возле них оленух?
— Какие-нибудь неудачники, а вот глядите на средний увал, видите?
— Кажется, камни.
— Кажется, камни, да, а это оленухи, штук сто. Ну, так вот и те восемь рогачей с ними как-то связаны. Глядите, вон тот отдельный, видите?
— K нему подходит оленуха из распадка, вон другая, третья…
— Их там много в распадке, это все одно стадо, они все в связи.
На увале даже простым глазом были видны прямые и косые тропы, с косых троп на центральную сходились олени, и было через это понятно, что все олени были в связи и все огромное стадо в сотни голов, разбросанное в падях и распадках, в общем движется медленно куда-то дальше в направлении бухты Астафьева. Отдельные группы в этой массе формировались и распадались.
— А где же гаремы? — спросил я. — Вы слышали о них?
— Слыхал, только это один разговор, а настоящих гаремов нет никаких, просто кучка оленух, и одна из них охочая, и вот из-за нее и весь гарем, потому что не сразу она дается, а как далась, вот и кончился гарем.
— Но почему же если не только охочая, но любая оленуха задумает удалиться из стада, рогач ее возвращает?
— Олени держатся стадом, зачем неохочей оленухе отбиваться от стада? А может быть, хочет убежать та самая, за которой ухаживает рогач и только выдумали, что он всех держит. Да и как сказать, разве к ним в душу-то залезешь? Мало ли по какой причине он держит оленух в кучке. Но только это верно, гаремов постоянных нет, а когда рогач достигнет своей оленухи, то зачем ему гарем? Достигнет своей, понюхает воздух, уверится, что в этой оленухе для него больше нет ничего, и сразу снимается с якоря.
Верно ли?
Вон из кучки, очень похожей на гарем, вырвалась оленуха, и рогач за нею летит. Они прибежали к распадку, где высокая трава и деревья. Он ее настигает, но в последний момент она ложится на землю в траву, а он поднимает нос вверх, рога закладывает на спину и ревет.
Мне вспомнилось, еще о рогачах говорили, будто они собираются большими стадами возле сетки на другом конце парка, и, стремясь выйти в тайгу, выбивают возле нее тропу. Таежный следопыт легко отвечает на этот трудный вопрос:
— Потому так, что в тайге рогачи после гона непременно уходят в более глухие, отдаленные кедровники. Олень-рогач — все равно, что цыган. Оленуха-другое дело, она местная и за ним не идет. Рогач это постоянно, как гон кончился, идет в кедровник. И если сетка на пути, то вот они все и собираются возле сетки.
Быстро темнело. Дул холодный, пронзительный ветер. На фоне красной зари виднелись черные силуэты камней россыпи, разные были фигуры и среди них, казалось, тоже были олени: рогач, оленуха, другая оленуха, саек…
Ночью был шторм, норд-вест. Утро ясное. Егерь доложил, что на той стороне парка с воли пришли два дикие рогача и стоят у сетки. Так вот сама жизнь указывает способы обновления крови. И так ясно, что парк нужно сделать в самом обильном оленями месте, например в Судзухе, и устроить так, чтобы дикие олени могли проникать к парковым оленухам.
Ходил фотографировать Малиновый ключ, чрезвычайно типичный для южно-приморской тайги. Я его несколько раз уже пробовал снять, и все мне это не удается. Горный ключ бежит, не обращая никакого внимания на ветер. И вот почему мне все не удается верно снять его: цветовое впечатление так сильно, что не хватает спокойствия прочитать картину только по свету и тени. Ветер обрывает хваченные морозом красные листья винограда, обнажает черные теперь, сладкие после мороза ягоды винограда. Особенно красивые розовые тона дает мелколиственный клен. И вообще я замечаю, красного в здешнем осеннем лесу гораздо больше, чем у нас в средней России, где желтое сильно преобладает над красным.
В полдень на коне Поцелуе с заведующим совхоза я отправился на другой конец Нового парка, за восемнадцать верст. Заву, между прочим, было дело там: уволить егеря П.
— По какой причине увольняется егерь? — спросил я.
Администратор помолчал и сказал:
— Белый чехословак.
После того я довольно долго ждал продолжения. Седло съехало. Повозился с седлом. Пустил в галоп, догнал. Поравнялся, и тут наконец-то зав продолжал разговор о чехословаке:
— Со времени интервенции их тут двое осталось: конечно, примазались. Одного утащил осьминог.
— Спрут?
— Очень просто. Вышли они купаться в камнях. Вот спрут обхватил одного и утащил в море. А другой остался.
Больше мы ничего не говорили о чехословаке. Эта поездка дала мне представление о Новом парке, так что я мог себе представить схему распределения оленей в обоих парках в настоящее время. Оленухи теперь держались в Старом парке, а в Новом — от 2-й Сенокосной пади и до Рисовой. Кроме того, они занимали 3-й юго-восточный склон от бухты Астафьева до Высокого мыса. Рогачи держатся более в Новом парке по западному склону и в пади Белинского по реке Улунчу и до Высокого мыса.
В Рисовой мы узнали, что Долгаль только что вышел ставить нового егеря-красноармейца на место П. Они пошли туда по сетке, мы же доехали до реки Улунчу и Сенокосной долиной, часто спугивая фазанов, доехали до сторожки: тут уже был Долгаль с красноармейцем.
На обратном пути зав уступил свою лошадь старику Долгалю, и мы отправились с ним. По словам Долгаля, Гамовский парк весь продувается северными ветрами, и оленям хорошо можно укрыться только в Старом парке в падях Голубой, Запретной и Барсовой. Действительно, парк в районе реки Улунчу был покрыт низким дубняком, широкие листья коротко были завернуты в желто-серые трубочки. Эта зимняя картина пастбища совсем изменилась, когда мы приехали обратно к Астафьевскому ручью, тут многие дубки были еще совсем зеленые, другие с листьями, краснеющими лишь по краям. Выбрав один из листьев молодого дуба, из самых крупных, я измерил его и теперь изумляюсь размерам листа молодого маньчжурского дуба гораздо больше, чем там, лист был пятьдесят на двадцать шесть сантиметров. В то время как мы выезжали из сторожки, шторм был такой сильный, что мы колебались, ехать ли нам через хребет или кругом. Мы поехали прямо, и когда поднялись, на хребте было совершенно тихо. Долгаль сказал, как принято, на китайский лад:
— Ветер кончал.
Чтобы так вдруг, у нас никогда не бывает.
— Вот ведь как ухаживает! Как он ищет, как рыщет! Вот бежит, вот догнал и взять бы… нет! стал: как будто по-человечески, сробел, пожалел. Но нет, не верьте оленю: под предлогом дружбы каждый рогач желает исключительно одного, чтобы удовлетворить свой неуемный аппетит.
