Чтобы избавиться от этого ощущения и известить всему миру, что я еще жив и силен, достал ружье и шарахнул в звезды. Выстрел громом пронесся по тайге и долине реки, отдаваясь многократным эхом. Вскоре послышался отвратительный вой, полный презрения ко всему окружающему. Выл волк не «у-у-у», как запомнилось с детства, а «ыууу-ыу», хотя вряд ли можно передать на человеческом языке все тончайшие оттенки волчьей песни.
Жутковато становится в такие минуты. Правда, чаще сам на себя страх нагоняешь. Станешь прислушиваться к каждому звуку и, чем дольше внимаешь, тем явственнее слышишь в этих звуках скрип шагов, хриплое дыхание зверя, но стоит отвлечься, заняться делом — как все сразу исчезает. Невольно задумываешься, отчего человек в темноте испытывает страх? Пожалуй, от недостатка информации: не видит, что происходит вокруг, вот и мерещится всякая галиматья.
Без радио вечерами в палатке тишина стоит космическая. Только печка поухивает, да изредка то дерево в лесу, то лед на реке оглушительно стрельнет.
Самая неприятная в таежном быту процедура ожидает меня по утрам и никуда от нее не деться. В палатке в это время натуральный морозильник. Если под открытым небом, например, минус 36°, то в нашем убежище минус 34 °C. Спальник от дыхания за ночь покрывается ломкой корочкой. Разогнешь хрустящие края брезентового чехла, высунешься по пояс и, скорчившись над печуркой, как можно быстрее набиваешь ее чрево дровами. Подожжешь смоляк и немедля ныряешь с головой обратно в спальник. И лежишь так до тех пор, пока живительное тепло не наполнит палатку и не проникнет внутрь мешка. Случается, дрова с первой попытки не разгораются и тогда истязание повторяются. Чтобы уменьшить продолжительность такой морозотерапии, смоляк и мелкие щепки для растопки я стал готовить с вечера.
Прежде растопкой занимался Лукса, и только когда он ушел в стойбище, я оценил его природную тактичность. Ни разу Лукса не упрекнул меня за то, что встаю последним, когда в палатке уже тепло.
Возвращаюсь по-прежнему без добычи. Обходят последнее время соболя мои капканы. По всей видимости, я что-то не так делаю. Может быть, неумело маскирую? Или соболя запах рук чуют? Много бы я отдал, чтобы выяснить причину январских неудач.
Верховья ключа совсем оскудели, даже следы кабарожки исчезли. Невероятно, но она согревает теперь удалого соболя, сумевшего одолеть весьма крупного для него животного.
Но следам легко удалось восстановить, как это произошло. Соболь, вжимаясь в снег, подкрался к пасущейся в ельнике кабарге и попытался в три прыжка настичь ее. Шустрая кабарга успела отпрыгнуть в сторону и помчалась вниз по ущелью. Маленький хищник бросился вдогонку. Так они бежали, петляя по лесу, метров четыреста. На выходе из ущелья их следы скрестились в последний раз. Дальше виднелся лишь след кабарги. Отчаянно металась она, утопая в глубоком снегу, со страшным всадником на спине. Обезумев, повернула обратно. Пытаясь сбросить его, прыгала в сторону, через голову, падала на спину — но освободиться все не удавалось. Тем временем цепкий наездник, опьяненный кровью, все глубже и глубже вонзал острые как шило, клыки в шею. Снег обагрился кровью, кое-где валялись клочья шерсти. Прыжки кабарожки стали короче. Изнемогая, она перешла на нетвердый шаг. Дважды падала, но поднималась. Наконец завалилась на бок, и, судя по примятому снегу, здесь произошла борьба, исход которой был предрешен. Долина в этом месте узкая, и шоколадное, со светлыми пятнами тело кабарожки я увидел издалека.
Зимой тайга не может скрыть свои тайны Росписи на снегу раскрывают их до мельчайших подробностей. Соболь уже дважды приходил кормиться. Съел часть ляжки, язык. По отпечаткам лап — матерый. Пожалуй, самый крупный среди тех, что обитают на нашем участке.
Я осторожно вырезал на брюхе кабарги мешочек с мускусной железой — «струю» размером с куриное яйцо. Охотники считают настойку из выделений этой железы, представляющих собой бурую кашеобразную массу, хорошо тонизирующим средством.
Уходя, замаскировал на подходах две ловушки. Прикормившийся соболь обязательно придет к кабарге еще не один раз.
Такую привычную для меня в последнее время тишину нарушило мерное поскрипывание лыж. Неужто Лукса?! Как был раздетый, выскочил наружу. Маленький темный силуэт выплыл из-за деревьев. Это был Оде Аки. Возвращаясь на свой участок, он завернул ко мне на ночевку. Радость от встречи с Оде была омрачена худой вестью: Луксу положили в больницу с обострившейся язвой желудка. Обидно за наставника. Неужели до конца сезона проболеет?
Перекусив, старик достал из берестяного коробка маленький листок бумаги. Макнул его несколько раз в кружку, и, помешав чай ложкой, выпил приготовленный напиток маленькими глотками. Я заинтриговано наблюдал за этими весьма странными действиями.
— Шибко хорош медикамент доктор давай, — похвалил Ахи, — однако пора новый пиши. Много знаки пропади.
— Какой медикамент? — недоуменно пробормотал я.
Старик осторожно протянул мне мокрый листок.
— Гляди.
Это был обычный рецептурный бланк, на котором едва проступали размытые буквы и печать.
— От чего же этот медикамент? — пряча улыбку, спросил я.
— Сон дари. Медикамент пей — сон иди. Доктор хорошо лечи.
Я деликатно промолчал. Потягивая трубку, Ахи пересказывал мне деревенские новости.
Тихая речь старика, потрескивание дров ласкали слух, убаюкивали, настраивали на лирический лад. Я как всегда размечтался и унесся мыслями к тому дню, когда с пухлыми связками шкурок появлюсь в конторе и завалю ими стол ошеломленного охотоведа…
— Ыууу-ыу, ыууу-ыу, — понеслось из-за Хора.
Жуткий волчий стон медленно нарастал и неожиданно угас на длинной плачущей ноте. Дикая тоска по крови слышалась в нем. Вмиг развеялись завораживающие грезы.
— Мясо проси, — сказал Оде Ахи, невозмутимо допивая очередную кружку чая. Вдруг он встрепенулся, словно вспомнил что-то важное, и даже шлепнул себя по беленькой головке.
— Совсем худой башка стал. Лукса говори: скоро не приди, ты его капкан сними. Однако шибко не сними. Люкса живот обмани — тайга ходи. Я его знай.
Тут я не утерпел и задал вопрос, давно вертевшийся на языке:
— Ахи, если не секрет, сколько Вы нынче соболей поймали?
Старик нахмурился и, отвернувшись, отчужденно сказал:
— Почто соболь пугай? Моя твоя говори — соболь новый место ходи, — и быстро перевел разговор в другое русло:
— Почто твоя такой стрелка? — спросил он, осторожно взяв с чурки мой компас.
— Чтобы не заблудиться, когда солнце скрыто тучами.
