Он выбрался из шалаша, и они поменялись местами. Потом, убедившись, что все в порядке, вернулись к овце, подняли ее, перенесли к шалашу и засунули внутрь. Пока более высокий человек, тот, что срубил молодые деревца, упершись спиной в узловатый корень, ногой заталкивал тушу овцы поглубже, второй принялся разматывать нейлоновую леску. Потом высокий взял леску и начал хитрым образом устанавливать спуск: конец лески привязал на спусковых крючках ружья, затем набросил ее на маленький шкив, который прибил гвоздем к стволу соседнего дерева, затем протянул леску обратно и набросил на другой шкив; наконец он подвел ее к шалашу и закрепил поперек входа сантиметрах в двадцати от земли.
Потом они еще некоторое время повозились, подтягивая леску, чтобы не провисала, и поправляя всю получившуюся сеть.
Удовлетворившись проделанной работой, высокий сделал перочинным ножом насечки на коре обрубленных деревьев, отмечая положение стволов и приклада, затем отвязал ружье, защелкнул стволы, проверил, как закреплена леска на спусковых крючках, и осторожно спустил предохранитель. Тот, что поменьше, подошел к шалашу и заполз внутрь. Потом осторожно тронул пальцем туго натянутую леску.
— По-моему, должно сработать в любом случае: и если на нее навалится, и если вверх потянет, — сказал он.
Его приятель еще раз прицелился, щурясь поверх стволов.
— Если он заявится, — пробормотал он, — то проползет по земле вон под той веткой, а когда вцепится в овцу и станет тащить, то как раз должен задеть леску. Сам попробуй, нажми рукой. Потяни-ка леску вверх.
В напряженной тишине было слышно лишь, как где-то вдали переговаривается парочка попугаев; потом послышался резкий металлический щелчок бойка. Высокий держал приклад ружья, крепко прижимая его к обрубленному стволу дерева.
— Отлично, — сказал он. — Нажимать нужно сильно?
— Почти не нужно, — ответил его приятель, поднимаясь. — Только чуть-чуть.
Вместе они зарядили ружье, потом высокий привязал его, а тот, что поменьше, держал приклад прижатым к дереву точно там, где были сделаны насечки. Когда все было кончено и предохранитель снова спущен, приятели чуть отошли назад и осмотрелись, пытаясь представить себе, как это будет выглядеть, когда наступит ночь, а потом наконец пошли прочь — молча и как будто испытывая чувство вины или стыда за то, что сделали.
Овцы расступались, пропуская их к машине, стоявшей на дальнем конце поляны; потом хлопнули дверцы, и машина с ворчанием поползла по проселочной дороге, а овцы вернулись к своему вечному занятию — принялись щипать примятую траву на поляне.
Совсем неподалеку, на горячей от солнца скале, у излучины реки сидела обнаженная молодая женщина и сушила на солнце волосы. Вокруг стояла полная тишина, и даже дыхания ветерка, что играл в верхушках деревьев на противоположном крутом и обрывистом краю долины, сюда не доносилось; темная, почти черная поверхность заводи казалась зеркальной.
Горячий воздух был напоен ароматами смол и соков деревьев и трав, меда и цветов. Чуть ниже той скалы, на которой сидела женщина, пробивалась и падала вниз тонкая струйка воды, а в застывшей тишине слышалось лишь журчание родника да посвист и крики птиц, точно стрелы пронзавших порой нагретый воздух; птицы то парили в вышине, описывая широкую дугу над рекой, то так стремительно пролетали над самой водой, что молодая купальщица едва успевала их заметить.
Она сидела, опустив ноги в воду, и ее ступни казались бледно-золотыми, точно камешки и желтый песок на мелководье.
Торфянистая вода в глубоких местах была черной как деготь, а на отмелях — золотисто-желтой, янтарной; однако, если зачерпнуть ее стаканом, оказывалась почти прозрачной, не замутненной ни илом, ни осадком и лишь слегка подцвеченной практически безвкусными красителями, содержавшимися в многолетних слоях лесной почвы на склонах ущелья.
Сперва небольшая, но постепенно увеличивавшаяся стайка рыбьей мелюзги собралась у ее ступней и пощипывала пальцы; она улыбнулась, но ноги из воды все же вынула, не зная, чего больше боится: зря дразнить рыбок своими совершенно «несъедобными» ногами или того, что через минуту-две они все-таки сочтут ее пальцы съедобными.
Она уселась поудобнее, подобрав колени к подбородку и чуть раздвинув ступни, и принялась вытирать длинные густые волосы, подставляя их солнцу, лившему на землю свои теплые лучи; темные пряди водопадом струились по плечам, скрывая ее тело почти до пояса, виднелись лишь кончики грудей. Лицо купальщицы тоже было занавешено волосами, однако тонкие кисти рук и длинные изящные пальцы явно свидетельствовали о ее красоте. Лицо женщины действительно оказалось тонким и красивым, когда она подняла голову, ее светлая, довольно бледная кожа резко контрастировала с темной массой волос.
Она продолжала вытирать волосы голубым полотенцем, однако движения ее становились все более вялыми, а потом она совсем затихла, застыла и, предоставив солнцу возможность самому сделать эту работу, оперлась ладонями о покрытую лишайниками поверхность скалы, впитывая исходившие от нее тепло и жизненную силу.
Джин Мэннион сразу сумела приспособиться к жизни на ферме, находившейся на самой южной оконечности Африканского континента. Впрочем, ничего удивительного, особенно если вспомнить, что отец после смерти матери предоставил Джин полную возможность научиться вести хозяйство на почти такой же принадлежавшей ему ферме на реке Саби, в самом сердце охотничьих угодий Нижнего Вельда, куда он время от времени наезжал. Ее брат Джон, бывший на четыре года моложе, к его постоянному огорчению, почти ничего этого испытать не успел, ну а после смерти отца все поездки вообще прекратились. Через год она вышла замуж за Саймона.
Вспоминая о нем — вот как сейчас, у этой заводи, где они провели вместе столько счастливых минут, — Джин испытывала мучительную боль, сжимавшую горло так, что с уст срывался невольный стон, а на глазах выступали слезы. Она, как всегда сердито, смахнула их. Саймон умер, и она больше никогда его не увидит. Она вынуждена была все время напоминать себе об этом и стараться побыстрее переключиться на что-то другое. Ее муж погиб в результате несчастного случая: ехал на автомобиле и налетел на груженный лесом грузовик — именно в этот час, в этот день недели, ровно шесть месяцев назад, на шоссе, всего в нескольких километрах от их фермы.
Джин не знала, не потому ли она сегодня пришла к заводи, как бы в очередной раз проверяя себя, — ведь душевные ее страдания главным образом были связаны с тем, что время, вопреки всем ожиданиям, оказалось практически бессильно утешить ее боль. Она очень любила мужа, и теперь он всегда оставался рядом с нею, где бы она ни была.
